России тяготеет, это правда. Но уж больно легко в сказки верит, а сказочники всегда найдутся. Старшина? Предавали, предают и будут предавать. Но и лишать Малороссию автономии нельзя, и отпускать на вольные ветра — тоже опасно. Думай сам, как лучше поступить, чтобы худа не было.

Насколько я помнил, предательство Мазепы вышло для Малороссии боком: Пётр вообще любитель гайки позакручивать, и тут тоже не был оригинален, отобрав большую часть привилегий и урезав автономию до чисто номинальной. Понятно, что это не сильно понравилось ни казакам, ни даже лояльной старшине.

— Скоропадского только в гетманы не ставь, — хмыкнул я. — Он нос по ветру держит. Пока ты силён, он за тебя. Как только хоть малое сомнение в тебе появится, тут же следом за Мазепой перекинется. И с теми же последствиями. Семёна я на своё место прочу.

— Неудобный он, — не слишком довольно проговорил Пётр. — Не уживёмся рядом.

— А зачем он тебе рядом? Пусть делами Малороссии занимается. Там Карл дров наломал, надо после него всё в порядок приводить… Дозволишь с Карлушей побеседовать? Кто знает, может, и получится его на нашу сторону перетащить. Шебутной он, и не дурак. Только мякина в голове вместо нормальных знаний.

— Вдвоём мы с ним могли бы многого достичь… Уж не за то ли его застрелили в твоём прошлом, что он думал о мире с Россией?

— Скорее всего, — я не думал об этом, а сейчас понял: Пётр сразу усёк истину, которая ускользала от меня. — Во всяком случае, сразу после его гибели переговоры были свёрнуты, и война тянулась ещё три года.

— Добро, поговори с Каролусом, — согласно кивнул Пётр, набивая в трубку новую порцию табака. — Может, хоть такую хитрую бестию, как ты, послушает…

2

Охрану пленного короля Пётр организовал весьма неплохо: чтобы к нему попасть, потребовалось письмо самого государя. Только тогда хмурые преображенцы пропустили меня к Карлуше. Тот, что было вполне ожидаемо, от моего визита в восторг не пришёл.

— Я было понадеялся, что больше вас не увижу, — буркнул он, скрестив руки на груди в «защитной» позе.

— Дивлюсь, как изысканно вы пожелали мне скорее сдохнуть, — усмехнулся я и сел на лавку без приглашения. Да, я сходу повёл себя конфликтно, но иной модели поведения Карл не понимает. — Может, так и станется в ближайшее время, однако пока я жив, нам с вами поневоле придётся разговаривать.

— О чём?

— А о чём бы вы желали поговорить, ваше величество?

Ответом мне был слегка удивлённый взгляд.

— Хотя бы о моей будущности, — сказал он, слегка сбавив обороты. — Пока…брат мой Петер обсуждал со мною лишь судьбу пленных и то, какие земли я готов уступить в качестве выкупа за свою персону. Но что случится, если я откажусь обсуждать подобное унижение моего королевства?

— Не думаю, что что-то хорошее, — я подтвердил его опасения. — Война продолжится, но уже без вас, и завершится весьма предсказуемо. Подумайте, стоит ли это такой жертвы? Зато если ваше величество станет мыслить стратегически… Подумайте: две сильнейшие армии Европы способны на большее, нежели…одна армия. Перспективы при этом просматриваются весьма любопытные.

— Скажите, это и было причиной вашего предательства?

— А кого я предал, ваше величество?

— И в самом деле, — согласился Карл. — Гетман Мазепа предал своего сюзерена, а вы… не предавали никого. Но знаем об этом лишь мы с вами да царь Петер. А как всё выглядит со стороны? Гетман Малороссии притворным предательством и лестью заманил короля Швеции в ловушку. Кто из европейских монархов поверит такому человеку? Ведь именно на это вы намекаете — на своё участие в политической жизни Европы. Боюсь, вас ждёт провал.

— Везде? Или только среди тех, кому неведома истина относительно…моей роли в этой истории?

— Иногда я думаю, что вы иезуит — такой же, как и те, что пытались навязать мне свои идеи, но сумели всучить лишь вашу развесёлую компанию своевольных сволочей, — Карл тоже предпочитал откровенный разговор, без тумана, и это мне импонировало. — Но всё же кое-что внушает оптимизм. К примеру, мне нравится ваша откровенность. В отличие от гетмана, вы не виляете и не обещаете несбыточного.

— Это хорошая причина, чтобы прислушаться к моим словам, ваше величество.

— Что вы предлагаете? Заключить союз с царём Петером?

— Найдите аргументы против, ваше величество, и мы их обсудим.

Честно сказать, я ждал возмущения. А швед…рассмеялся.

— Я бы предпочёл обсудить аргументы за подобный комплот, — сказал он. — Это было бы любопытно.

— Тем более, что подобной политической конфигурации совершенно точно не ждут ни в одной стране Европы, — сказал я, включив всё обаяние мазепиного голоса. — Возможно, что иные персоны могут пребывать в изрядном опасении самой возможности подобного…соглашения. Хотя, зная те персоны, рискну предположить, что они точно не ждут от вашего величества благоразумия и политической воли.

— Возможно, мне бы стоило ещё раз…повстречаться с теми персонами, — Карл ощерился, словно пёс. Как же он предсказуем… — Но боюсь, что, заключив соглашение с братом Петером, мне придётся считаться с этими господами как с союзниками. А это меня ни в коей мере не устраивает.

— А это, ваше величество, вполне подлежит обсуждению.

— Всё-таки вы ничуть не меньший подлец, чем гетман, — усмехнулся швед, и в его взгляде я увидел диковинную смесь — презрения и одобрения.

— Я, ваше величество, политик. А эти слова — к сожалению, синонимы…

У каждого человека есть своя слабина. У Карла она тоже была, и я на неё надавил: этот охотник за славой, ввиду невозможности наказать Петра за своё поражение, готов был заключить союз с кем угодно, чтобы поставить на место европейскую коронованную шушару. Эти ребята, кстати, языки за зубами удержать не смогли, издевались над Карлом как могли. И всё это регулярно доводили до сведения VIP-пленника. Ничего удивительного, что он был на них изрядно зол. И вот тут Пётр придумал, как у нас говорили, «многоходовочку», которую он и довёл до моего сведения, чтобы я передал Карлуше.

Единственное слабое её место — сам Карлуша. Уж слишком он импульсивен, подвержен минутным переменам настроения. На него нужна надёжная узда. И я, скрывая вздох, подозревал, что этой уздой Пётр Алексеич сделает именно меня.

Вот какая ирония судьбы! Мазепа почитал за счастье променять