Жак кивнул.

– У меня вопрос, – сказал Гамаш.

Мальчик повернулся к нему. Старший инспектор внушал ему благоговейный страх – он не раз видел этого полицейского по телевизору.

Но Гамаш смотрел на мадам Бродер:

– А что вы делали вечером?

– Я?

– Да.

Они несколько секунд изучали друг друга, потом мадам Бродер чуть улыбнулась и сдалась.

– Я наблюдала за ними.

– Ма! Ты что – шпионила за мной?

Она посмотрела на сына:

– Никто не любит тебя больше, чем я, но никто лучше меня не знает, какой ослиной ты можешь быть. Честно. Ты как-то раз купался голышом в озере Брюм, а потом забыл, где оставил свою одежду…

– Ма!

– Да ладно, ты просто из ослиной породы. – Она опять посмотрела мимо Жака на его отца, который, скорчив гримасу, демонстрировал свое согласие с женой. – Я знала, что ты с дружками, вероятно, будешь выпивать, вот я за тобой и приглядывала. Ведь это дело опасное, правда – выпивать на морозе в лесу?

Гамаш кивнул:

– И что вы видели, мадам?

– К сожалению, ничего из того, о чем только что говорил Жак.

– Это правда? – продолжил давление Гамаш.

– Да. Я не собиралась шпионить за сыном, просто присматривала, чтобы с ним и его друзьями не случилось ничего плохого. Так что я наблюдала со стороны, но в лес за ним не ходила.

– А когда компания вернулась в дом?

– Ну, видя, что с Жаком все в порядке, я могла расслабиться и получать удовольствие. Типа того. Ощущение было более чем странное. Не лучшая атмосфера для новогодней вечеринки. То мадам Дауд с ее недовольством, то эта профессорша, требующая усыпления больных, в общем…

В общем. В общем, подумал Гамаш. Как же лаконично и ясно она все это выразила. Он повернулся к пареньку:

– А что ты сделал с той палкой?

– С той палкой, которой я ее потыкал?

– Да.

– Бросил в костер. А что, не надо было?

– Non, не думаю, что от нее была бы какая-то польза. – Потом ему пришло в голову еще кое-что. – Костер еще горел, когда ты бросил в него палку?

– Да.

– А теперь слушай внимательно. – Гамаш подался к мальчику. – Там в это время оставались одни угли или еще было пламя?

Такая дотошность копа поразила мальчика, и он задумался, прежде чем ответить:

– Определенно было пламя.

Гамаш откинулся на спинку стула и кивнул:

– Merci.

Значит, когда один из подростков в последний раз ходил за пивом или помочиться, перед тем как Жак нашел тело, часы показывали приблизительно без десяти двенадцать. И тела еще не было. А в четверть первого уже подняли тревогу. Между отсутствием тела и его появлением прошло около двадцати пяти минут.

Допросили еще несколько человек, потом в дверях появилась Хания Дауд:

– Я следующая.

Гамаш и Бовуар подозревали, что это не совсем так, но даже их отвага имела свои рамки. Жан Ги показал на диван, и, когда Хания села, Гамаш спросил:

– С вами все в порядке?

– Вы о чем?

– Случившееся потрясло всех, но на вашу долю выпало больше несчастий, чем довелось испытать многим другим. А убийство может разбудить в памяти самые страшные воспоминания. Я просто хочу узнать, как вы себя чувствуете.

Она посмотрела на него так, будто он сказал нечто не столько неуместное, сколько идиотское.

– Конечно, со мной все в порядке. Это ерунда. В Дарфуре такой вечерок считается тихим.

Но он не поверил ее словам.

Когда затрещали первые хлопушки, трое человек вздрогнули. Нырнули в мир, о существовании которого не знали другие. Мир, в котором имелись все основания принять за выстрел хлопок в глушителе автомобиля, падение увесистого тома на пол, треск петарды.

Этот опыт потряс и укрепил их нервы.

– Вещь прочнее всего, когда она сломана, – сказал Арман Хании.

И хотя эти слова как будто не имели отношения к делу, он видел: она поняла. Еще он видел, что шрамы на ее лице гораздо глубже, чем может показаться, и они рассекают не только кожу.

Она улыбнулась.

– Я не настолько сломлена, как вы, должно быть, думаете. – Она внимательно посмотрела на него. – Вы пытаетесь понять, убила ли я эту женщину, приняв ее за профессора Робинсон? Позвольте, я сэкономлю ваше время. Я ее не убивала.

– Но хотели бы убить, – сказал Гамаш. – Вы именно это мне говорили на днях в бистро.

– Вряд ли я одна такая. Миллионы думают то же самое.

– Это верно. Миллионы людей пришли в ужас. Но растет и число тех, кто с ней согласен. Включая людей, занимающих достаточно высокое положение, чтобы реализовать ее предложения. Конечно, если она пожелает с ними встретиться.

– И вы хотите сказать, что я решила воспрепятствовать ее появлению на этих важных встречах, о которых мне ничего не известно?

– Вы могли слышать о ее запланированной встрече с премьером. Это не тайна. Такая встреча могла бы дать старт реализации ее проектов.

– Слишком много всяких «могла бы», старший инспектор. Вы строите карточный домик. Он и одного сезона дождей не выдержит.

– Тогда давайте перейдем к железобетонным фактам. Вы не только дали ясно понять, что мне следовало бы позволить пристрелить ее, но еще и сказали: «Лучше не стоять у меня на пути».

– Знаете, хотя я и считаю вас нравственным трусом, все же до настоящего момента верилось, что вы хотя бы умный человек. Неужели вы и вправду считаете, что если бы я вынашивала планы убить профессора Робинсон, то дала бы вам эту подсказку? И словно этой глупости мне показалось мало, я еще решила сделать это на вечеринке, куда пришло полсотни гостей, да к тому же ошиблась и убила кого-то другого?

– Ошибки случаются, – сказал Гамаш. – Было темно, холодно, а убийца, вероятно, спешил…

– Я не совершаю ошибок, – отрезала она, – когда на карту поставлена человеческая жизнь. Это правда, я без зазрения совести прикончила бы профессора Робинсон, но не стала бы устраивать из этого такой балаган. Как там у вас говорят? Извержение дерьма, бурление говн? Вы тут, кажется, любите всякое merde.

Хания подалась вперед. Гамашу пришлось снова напомнить себе, что она еще очень молода. Двадцать с небольшим. И для нее, в отличие от Стивена, вероятность закончить дни в тюрьме могла быть сильным доводом в пользу того, чтобы не совершать преступления.

Но он подозревал, что она и без того уже в заключении. Эти шрамы были ее решеткой.

– Я не убивала мадам Шш… как там ее. Ни