еще один похожий на него актер — француз Фернандель. Но зубы у Бретонского были, пожалуй, повыразительнее, чем у тех обоих. Я испугался, как бы он не загрыз бедную девочку тут же на месте, встал и двинулся к ним — еще и потому, кстати, что пришла пора вступать в игру мне.

Слух у меня, конечно, похуже, чем у моей аппаратуры. И к мгновению, когда я оказался достаточно близко, чтобы разбирать слова, мыслитель успел уже наговорить на магнитофон, надо полагать, черт знает сколько и чего. Хотя для дела эта беседа с дамой вряд ли пригодится… Сейчас настал миг моего комического выхода. Я синтезировал на физиономии классическое выражение оскорбленного достоинства и подступил к ним. Как назло, именно в эти мгновения меня стал разбирать смех — не ко времени вспомнилась строчка из старой полублатной песенки про пивную на Дерибасовской: «Он подошел к нему походкой пеликана…» Именно так выглядел я, надвигаясь на них. Бретонский кожей ощутил что-то неладное, стрельнул глазами в меня, и его сразу же шатнуло уйти. Но тут Наталья как бы случайно придержала его за рукав, и он не сдвинулся с места.

Честное слово, если бы мы неделю репетировали, нам не удалось бы сыграть лучше. Я остановился, выразительно откинув голову.

— Э-э… — начал было Бретонский.

— Наталья! — В моем тоне слышались и упрек, и агрессия. — Сколько раз я просил тебя не заводить случайных и сомнительных знакомств!

— Но, пардон… — попробовал возмутиться Бретонский.

— Но, Виталий… — начала оправдываться моя спутница. — Я случайно задела господина сумочкой и тут же извинилась. А он сказал…

— Догадываюсь, что сказал этот господин, если ты так покраснела! — Я перенес на него уничтожающий взгляд.

— А вы, милостивый государь! (Я добавил немного немецкого акцента.) Пользуясь беззащитностью молодой хрупкой женщины, вы…

Я чуть повысил громкость, и люди по соседстьу начали уже с живым интересом оглядываться.

— В столь торжественный, я бы сказал — эпохальный день в истории вашей страны… вы, mein Ней, позволяете себе…

Тут я сделал паузу, чтобы дать ему возможность воспользоваться его голосовыми данными.

— Простите, милостивый государь, но я не позвс лил себе по отношению к вашей дочери ничего такого что могло бы вызвать…

— Verdammt! Эта дама приходится мне вовсе не дочерью!

Он совсем смешался. Бывает смешно и жалко наблюдать, как теряются интеллигенты в довольно простых ситуациях.

— Тысяча извинений, но я и в самом деле… Впрочем, понять его испуг можно было без труда. Примитивный скандал, в котором как-то замешана женщина, во время действительно исторического события для одного из главных участников действа может оказаться роковым.

— Нет, я этого так не оставлю!.. Как вы посмели?.. — продолжал я наседать.

— Ради Бога — только не так громко… Не про изошло же ничего такого…

Пожалуйста, отойдемте в сторонку, я вам все объясню…

На моем лице была выбита прямо-таки вавилонской клинописью крайняя неохота прислушиваться к его оправданиям, и я изобразил сильную внутреннюю дорьбу, что должна была сейчас кипеть во мне. Наталья с выражением совершенной невинности на прелестном лице переводила взгляд с одного психа на другого и разве что не разводила руками от изумления и тут я позволил себе поддаться на уговоры:

— Ну хорошо… хотя не знаю, что вы можете мне сказать.

— Вот там, в глубине, пустой столик…

Бедняга — он готов был потратиться на угощение. Я, как бы все еще колеблясь, медленно кивнул, в душе страстно желая лишь одного: чтобы перерыв не кончался как можно дольше.

Мы подошли и уселись. Вообще тут за столиками не обслуживали, но его, видимо, знали; подошел официант. Бретонский заказал:

— Бутылку шампанского… и? — Он взглянул вопросительно.

Мне стало и впрямь жалко его, хотя жалость вообще-то не относится к моим профессиональным качествам: в нашей работе она бывает вредной. Я имею в виду журналистику.

— Ну, пару персиков, может быть…

В его глазах блеснуло облегчение: наверное, он ожидал, что я закажу черную икру — но я ее не люблю, а если и ем, то уж не под шампанское.

Наталья заявила голоском балованной девицы:

— Мороженое с шоколадом и клубничным вареньем…

Бретонский кивнул, и официант отправился исполнять. Возникшую паузу Бретонский хотел было использовать для объяснений и извинений, но я гневно зыркнул на него, и он захлопнул пасть. Я печенками чувствовал, как истекают последние минуты перерыва, но тут принесли заказ, официант откупорил и разлил по бокалам. Пена вздыбилась, иллюзорная и преходящая, как и все прекрасное в сей юдоли слез.

— Итак, за знакомство, — провозгласил он, подняв бокал. — Моя фамилия Бретонский. Доктор исторических наук, к вашим услугам. Присутствую здесь как представитель партии азороссов и, вероятно, содокладчик по основному вопросу повестки дня.

На женщину это имя не произвело никакого в чатления, но она послушно протянула свой бокал чистый, нежный звон райских колокольчиков треннул над столиком. Два бокала застыли, ожидая моего движения.

Я был уже готов. Мне предстояло сейчас без запинок, никак не сфальшивив, сыграть достаточно сложную гамму мыслей и чувств. Я так и сделал.

Недоверие, словно бы сомнение в исправности своих органов слуха — удивление крещендо — полное изумление — почтение, стремящееся к бесконечности, — смущение — глубокое смущение — сожаление — раскаяние…

Я даже позволил себе покраснеть.

— Простите… вы сказали?..

Ого, это уже совсем другой голос:

— Бре-тон-ский!

Во мне какой-то пакостник грубо, по-извозчицки смеялся: гы! гы! гы! Но колебания воздуха донесло адресата совершенно другое:

— Доктор юридических и исторических на профессор Бретонский? Тот самый?

Знаменитый? Неужели…

Иногда не знаешь, на что клюнет рыба. Наживка же для человека всегда срабатывает без осечки.

— Н-нууу… — Он тянул эти два звука бесконечно долго, словно фокусник, извлекающий из кармана цветную ленту. У него были объемистые легкие, и возл в них хватило не менее чем на полминуты. — Я не уверен, что такое определение мною целиком заслужено…

Да был он уверен, был! Не найти другого человека во вселенной, столь же убежденного в собственн знаменитости.

…но действительно пользуюсь некоторой известностью — во всяком случае, среди людей, занятых проблемами как прошлого, так и будущего; это так, да смею ли поинтересоваться, с кем имею честь?

Давай-давай, удовлетворяй свое любопытство. Хотя оно и является грехом.

Однако же сказано в суре «Весть»: «О чем они расспрашивают друг друга?»

И ниже, в айяте четвертом: «Но нет, они узнают».

Я потупился, как бы стыдясь того, что мое ничтожное имя прозвучит сейчас по соседству с его — звонким, увенчанным славою.

— Уверен, что вы никогда обо мне не