Шрифт:
Закладка:
Он снизошел до сочувственной улыбки:
— Фон Вебер? Каюсь, не читал. Но непременно… если дадите мне такую возможность…
Врет, конечно. Единственное, что он прочитал бы в моем журнале, — это хвалебная статья о нем. Сейчас он уже зацепился за мыслишку, что такая статья может и на самом деле появиться — если он окажется ко мне достаточно благосклонным.
— О, разумеется, с удовольствием доставлю вам… Ах да, простите. Это Fraulein Natascha, моя секретарша…
Наталья, служи она на флоте, могла бы получать награды и краткосрочные отпуска за успехи в скорострельности и точности в глазной стрельбе.
Взгляд — накрытие, огонь на уничтожение. У Бретонского были уже полные трюмы воды, но он воображал, что уверенно держится на плаву.
— Весьма рад, мадемуазель…
Ах, мы французы к тому же? Мать твою…
— Мсье Бретонский, я надеюсь, что возникшее между нами недоразумение…
— Ну что вы, мсье… ээ?
— Фон Вебер…
— Да-да, вот именно… Разумеется, разумеется… Даже не будем вспоминать об этом…
— Но я считаю своим долгом принести вам мои глубочайшие извинения…
Понимаете, в этой стране… Нет-нет, я никак не хочу задеть ваши патриотические чувства…
— Понимаю, но тут вы, к моему сожалению, правы: в нашей великой стране нравы оставляют еще желать лучшего, много лучшего… Однако смею вас заверить: мы делаем все, чтобы… И будем делать еще больше…
— Доктор Бретонский, вы представить себе не можете, как я благодарен судьбе за то, что она, пусть и таким нелепым способом… Дело в том, что мой шеф-редактор поручил мне, чего бы это ни стоило, добиться приема у вас и взять интервью для нашего журнала. Немецкий читатель очень интересуется…
— Гм. В самом деле?
Это называется — пощекотать брюшко.
— Профессор, я прошу вас! И Наташа думает так же, не правда ли?
Залп. Цель поражена. Еще залп. И снова. Да еще улыбка… Если бы перевести ее на язык движений, то она означала бы: вот я расстегиваю пуговичку, другую, вот оглядываюсь — где тут ближайший диван, чтобы, пятясь, выйти точно к нему… Он проглотил слюну — раз и другой.
— Ну отчего же — я с удовольствием… Но сейчас у нас просто не остается времени. Да и, — он высокомерно огляделся, — не здесь же…
— О да, вы совершенно правы…
Я подвел его к решению, как поросенка к корытцу.
— Знаете что? Во время следующего перерыва подойдите к двери за сценой — вы и мадемуазель Наташа, разумеется… Я буду ждать вас там. Мы поднимемся в закрытый буфет — знаете, тот, что для VIP, и там найдем удобное местечко…
— О, мсье Бретонский — как это щедро с вашей стороны!..
Мы точно уложились во время. Грянул звонок, перерыв закончился.
Бретонский величественно всплыл над стулом — взошел, как восходит над притихшим миром светило.
— В таком случае я не прощаюсь… Вельможный кивок — и он отплыл. Он бесконечно любил самого себя в этот миг, он просто трахал себя, и в обеих ипостасях получал сексуальное удовольствие. Я покосился на Наталью. Она смотрела на меня со странным выражением в глазах.
— Что, Наташа? Что-нибудь не так?
— Не ожидала увидеть вас таким…
— Договаривайте. Таким — в виде коврика для вытирания ног?
— Ну… Близко к истине.
— Вы владеете дзюдо?
— Нет. Карате-до шинкан.
— Так вот, в дзюдо вы поддаетесь, чтобы силу противника использовать против него самого, направив должным образом. Со своей стороны могу только выразить свое восхищение вами: ни одной накладки. Кстати, как вы отвадили тех толстух?
— Каких? А-а… Я только дала ему возможность сделать это. Как только он окинул меня пьянеющим взором, ему расхотелось болтать с ними. Я сказала, что на их местах уже расселся кто-то из опоздавших, а он убедил их, что места нужно обязательно отвоевать, потому что самое интересное на собрании еще впереди — а разговор они закончат в следующем перерыве.
— Боюсь, что они его тут не найдут.
— Их проблемы.
— Согласен. Еще раз примите мое восхищение. Искреннее. От души.
— Моим актерским искусством?
Я не стал кривить душой:
— Не только. И даже — не в первую очередь.
— А…
Но она не продолжила. И я тоже не сказал больше ничего. Несколько секунд мы простояли, глядя друг на друга. Паузу она прервала первой:
— Вы подумали, куда посадить меня? Или догадались занять место?
Я был уверен, что два места рядом найду. Любым способом.
— Идемте, — сказал я решительно. И взял ее под руку. Показалось, что я подключился к цепи высокого напряжения: даже дрожь прошла по моему телу.
«Эй, парень, — сказал я себе. — Не теряй головы, старичок. Держись за воду, не то потонешь». И мы двинулись в зал.
Места для нее, конечно, не было. Мало того — и для меня тоже. Опоздавшие неукоснительно выполнили закон природы, которая, как известно, не терпит пустоты.
Я решительно подступил, исполненный уверенности в себе:
— Господа, это очень нехорошо. На этих двух местах лежали платочек дамы и мой сверточек. Кресла забронированы за редакцией германского журнала… Я не жалел акцента, произнося эту тираду. Названное имущество мне вернули сразу же, но я не отступал:
— Так поступать очень нехорошо, вы должны стыдиться. Желают ли господа, чтобы я позвал распорядителя? Он подтвердит вам…
К счастью, в России иностранец — всякий — все еще в немалой степени особо важная персона.
— Да пожалуйста…
Мы уселись.
— Молодец, — негромко сказала Наталья, улыбнувшись. — Браво.
Черт знает что — я почувствовал, что краснею, на этот раз непроизвольно.
Просто от удовольствия и смущения. И, кстати, сура семьдесят седьмая: «А обидчикам приготовил Он наказание мучительное». Вот пусть теперь и поищут места для себя. На трибуне Изгонов уже боролся с нервной одышкой.
Я глазами отыскал в президиуме Бретонского. Выглядел он — после моей накачки — весьма и весьма импозантно. Мне захотелось подмигнуть ему и крикнуть: «Ну что, взял талонами?» Но я сдержался.
Но что-то надо было сделать. Просто необходимо. Требовался поступок. И я совершил его: взял Наташу за руку. Ее пальцы слабо дернулись, словно обозначив желание высвободиться — но этим она и ограничилась. И мне стало очень хорошо. Невыразимо хорошо. Хотя Изгонов уже затянул свое «э-м-м-э…». Я же предался совсем иному удовольствию: почти совсем закрыв глаза, я изолировался от мира и получал какие-то впечатления только через пальцы Наташи; я так и не выпустил ее руки, и это было куда важнее, чем всякие политические прыжки и гримасы.
