на воду спасательных катеров нечего было и думать: один из них, с подветренного борта, уже затонул — его сорвало со шлюпбалок, — другой, чуть только его спустили бы, тотчас разбило бы в щепки о борт. Тогда Николай Сергеевич приказал бросить за борт надувной резиновый плотик.

Конечно, можно было решить в приказном порядке, кому прыгать на плотик. Но Николай Сергеевич чувствовал, что в эту минуту он должен рассчитывать на добровольцев.

Первыми предложили свои услуги практиканты, курсанты морского училища, работавшие на судне техниками-гидрографами. Сиганули за борт, на плотик вскарабкались благополучно. Им кинули конец — линь, наращенный на трос, — они его приняли и поплыли.

Отгребли от борта на десяток метров, и один, не удержавшись, свалился в воду. Позже выяснилось, что плавать он не умел: родился и прожил до отрочества на острове посреди Ледовитого океана, но кто же купается в полярном море по собственному желанию?

Друзья кое-как выловили его за шкирку. Поплыли дальше.

Николай Сергеевич с замирающим сердцем следил, как они входили в полосу прибоя. Их в два счета могло расплющить о береговые камни. Или таскало бы взад-вперед, пока они не обессилели бы. Но они попали между камней. Один, изловчась, ухватился за выступ и, когда волна схлынула, выбрался на берег, а потом помог остальным.

Несколько раз обмотав вокруг валуна трос, они закрепили его. Но он тут же лопнул: судно раскачивало, стальной конец не амортизировал.

С борта судна бросили на воду второй надувной плотик. Трое матросов быстро добрались на нем до берега. Этим уже было легче: на берегу их подстраховывали.

— Слава богу! — громко, так, чтобы слышали все, сказал Николай Сергеевич. — Очень за них боялся. Теперь все в порядке.

Теперь, наученные опытом, островитяне взяли трос на плечи. По нему на блоках прямо в их объятия скатились несколько человек. Таким же образом переправили палатки, карабины, продукты. А там радист принял сообщение: к ним спецрейсом вылетел вертолет, — и Николай Сергеевич распорядился прекратить транспортные операции.

…А вертолета все не было. Трещали переборки рубки. У всех одно было на уме: а если ее снесет?

Исчез, нырнув в сходной люк, доктор. Его окликнули вслед, он успокоил: «Сейчас!» Чуть погодя Николай Сергеевич позвал его по спикеру. Доктор явился. Поднялся на мостик, бледен и строг, в белой сорочке, парадном костюме.

Николай Сергеевич вначале опешил. Поняв, в чем дело, выждав, когда палуба выровняется под ногами, сделал шаг вперед и влепил доктору такую оплеуху, что тот кубарем скатился вниз по трапу, туда, откуда пришел помирать по всем правилам морской традиции.

После этого люди воспрянули духом.

Прилетел к ним сам командир отряда, знаменитый на Севере пилот. В записке, сброшенной в портсигаре, он предлагал перебираться на остров на якоре.

Якорь рабочего катера через трос закрепили на борту вертолета и по одному верхом на его лапах поехали на берег…

…Конечно, Николай Сергеевич тяжело переживал случившееся. Но не предполагал всех его последствий.

Когда он по возвращении в порт явился в управление, ему сказали, что капитаном он оставаться не может… Хотя банка, на которую он сел, на карте не была отмечена, хотя, спасая людей, он действовал смело, находчиво…

Его перевели старпомом на однотипный «гидрограф». С новым своим положением он скоро смирился: ему обещали, что через год-другой, когда происшествие подзабудется, его восстановят в прежней должности.

И стал он исправно служить на новом судне. Моряк он был грамотный, службу знал, команда любила его за добродушие, веселый нрав, и потому он не делал трагедии из того, что случилось.

Старпомом закончил навигацию и получил долгожданный отпуск. Решил ехать на Юг.

Прилетев в Сочи, он снял комнату у самого моря и в первый же день пошел на него смотреть.

Осеннее Черное море ему понравилось. С ревом, ропотом рушились его глянцевитые острогорбые волны на бетонный мол, кипела в береговой черной гальке пена, а он, устроившись под навесом, где летом отдыхающие спасаются от солнца, неторопливо размышлял о разных разностях, больше о хорошем, приятном, и чувствовал себя тихо, умиротворенно.

Так он и зажил: спокойно, размеренно. Нагулявшись с утра, шел к морю, усаживался на то место, которое облюбовал в первый день, смотрел и слушал море.

Никто ему не мешал. Лишь изредка мимо проходил с обходом по берегу старик сторож, высокий, сутулый, завернутый в черную железнодорожную шинель. Николая Сергеевича он не замечал. Да и весь белый свет, казалось, существовал для него то ли в мыслях, то ли в воспоминаниях, которые отражались на сухом лице пророческой суровостью, отрешенностью.

Но недели через три Николаю Сергеевичу стало скучно, беспокойно. Точно так же было и в прошлом отпуске, но, долго дожидаясь очередного, он успел об этом забыть.

Полагая, что беспокойство от одиночества, безлюдья, он купил билет в Москву.

В Москве ему удалось снять номер в гостинице. Но шумная столица пришлась ему не по нутру. «Чистый Вавилон! — удивлялся он. — Так и прут из всех щелей! И все опаздывают!»

Достать билет в театр не было никакой возможности, кино ему осточертело на судне… Он бы, может, вернулся домой, но опасался стать в поселке всеобщим посмешищем: извольте видеть — герой труда, перекрыли ему кислород, разлучили с любимым делом!

Перед отъездом на родину, в Смоленск, его немного развлек визит журналистки. Черт ее знает, как она напала на его след. Явилась в номер без звонка, без предупреждения.

Полная маленькая блондинка с челкой на круглом лбу, глаза живые, подвижные… Николай Сергеевич сразу, как только ее увидел, засмущался.

Убедившись, что он — это он, Николай Сергеевич Руднев, она без промедления приступила к делу.

— Я по поводу истории, приключившейся с вами в Восточно-Сибирском море, — объяснила она. — Как это было?

Готовясь слушать, ерзнула на стуле, закинула ногу на ногу, так что при этом мелькнул краешек чулка. Он почувствовал сильный жар и отвернулся к окну. А когда опять взглянул на нее, с удивлением обнаружил, что лицо ее серьезно, сосредоточенно.

— Сели на мель, не могли сняться… — вяло рассказывал он.

— А по чьей вине? — осведомилась она доверчивым, снимающим настороженность тоном.

— По моей. По чьей же? — удивился он. — За это и переведен в старпомы.

— Вот как…

Видно, она в чем-то сомневалась, следующий вопрос задала несколько растерянно:

— Но вы же измеряли глубины?..

— Так, — согласился он.

— Следовательно, шли на ощупь, вслепую? Не так ли?

— Вообще-то, мы шли не наобум, а по следам предшественников, таких же гидрографов. Но рельеф дна, как вы знаете, может меняться. Тем более там грунт песчаный.

— Следовательно, вы ни при чем?

Он