Шрифт:
Закладка:
Слушая своего благодетеля, Николай Сергеевич удивлялся: выходило, что администрация пароходства словно бы принудила его влезть со своим пароходом в борт баржи.
В общем, Николай Сергеевич отделался всего-навсего тремястами рублями штрафа, которые пошли на ремонт сухогруза. По поводу затонувшей баржи в решении суда было сказано: виноваты сами.
По возвращении домой он получил новое назначение — капитаном на портовый стотонный буксир…
— Ничего, Коля, крепись, — говорили ему в коридоре конторы управления. — Сам знаешь, моряки об этом не грустят…
Приятель, старый капитан, в беседе с глазу на глаз посоветовал ему сменить порт приписки.
— А в чем дело? — отвечал Николай Сергеевич. — Я опять капитан!
…Матросы, мотористы — команда буксира — в глубине души презирали его, считали одним из тех горемык, кому не хватает воли, характера даже на то, чтобы сменить профессию. Правда, кэп дело знал. Настолько, что, учинив им очередной разнос за то, что плохо принайтовлено барахлишко на палубе, или там за нерасторопность при подаче бросательного конца, он мог показать и показывал, как это делается. И все же они судили о нем в первую очередь по количеству понижений по службе. Им, с их мечтами об океанских лайнерах, иностранных портах, валюте, кэп, не умеющий хоть мало-мальски подать себя, пустить пыль в глаза, казался олицетворением стопроцентного неудачника. Они были молоды и не умели прощать такое.
…К новой работе Руднев долго не мог привыкнуть. Помимо того, что она постоянно напоминала ему, какой он невезучий, она была еще и слишком спокойной.
Иногда все двадцать четыре часа дежурства они стояли у причала. Капитаны, идущие в порт, выходящие в море, редко вызывали буксир. С тех пор как они стали работать по новой системе материального стимулирования, они осмелели, научились обходиться без всяких там буксиров.
Не зная, куда девать свое время, без необходимости хлопотать, делать тысячу дел и помнить о многих других, Руднев будто потерял остойчивость, будто из-под ног его выбили упор…
Иногда он, возможно, бывал слишком придирчив, раздражителен, но, в общем-то, он справедливо полагал, что безделье деморализует команду. И поэтому заставлял ее вылизывать буксир, как пассажирский лайнер.
Команда роптала. Можно было, конечно, навалившись всей толпой, навести марафет даже в машине. Но что толку? Вызовут отпихнуть кого-нибудь от причала — и опять «шип» черный, как чугунок.
Случалось, после очередного внушения кому-либо из команды Николай Сергеевич впадал в состояние грустной задумчивости. «Почему я все еще здесь? — размышлял он. — Надежд подняться когда-нибудь на мостик приличного судна — никаких: люди с отличной трудовой биографией и те ждут своей очереди по десятку лет. А я что жду, чуда?.. Так… А какие же будут предложения по устройству своей профессиональной судьбы? Да никаких, пожалуй…»
Ему достало бы решимости сняться с насиженного места, все начать заново, с нуля… Но вода в этом море была зеленая, а сопки голубые и фиолетовые, и большущее золотое солнце все лето гуляло над бухтой, не заходя в море, а там, где оно на закате касалось краешком горизонта, проливая на воду расплавленный металл, торчали, как большой морж с детенышем, Караульные Камни, мокрые и блестящие.
«Нет, ничего не выйдет, — думал он. — Затоскую, зачахну…»
И он работал. Требовал порядка на буксире.
Однажды ночью порт всполошили звонки громкого боя, удары рынды. Руднев выскочил на палубу. Сигналы пожарной тревоги подавал сухогруз, в одиночку стоящий на внешнем рейде, дымивший из всех щелей.
Буксир был под парами. Руднев тотчас отдал команду отваливать. Подошел к сухогрузу первым, даже раньше пожарного буксира.
Руднева с одним из его матросов послали на нижнюю палубу, в коридор жилых помещений. Здесь было темно — судовое электропитание вырубили, — как в печной трубе, гудел в пустотах между листами фанерной обшивки огонь. Вот стрельнул, вырвавшись наружу, в зазор переборки, желтый язычок пламени, лизнул лак фанеры.
Оба держали на изготовку огнетушители. Тут же пустили их в дело.
Задыхались. Рудневу казалось, что кожа на голове трескается, по лицу течет жир.
Матрос бросил пустой огнетушитель и выскочил наверх глотнуть воздуха. В это время оттуда в проем люка крикнули:
— Эй там, краснофлотцы! Держи кишку!
В дыму, в темноте он почти ничего не видел. Бронзовый наконечник пожарного шланга угодил ему прямо в голову. Он потерял сознание.
Очнулся уже на причале, на свежем воздухе. Щуплый парнишка в белом халате под локоток помогал ему влезть в карету «скорой помощи».
…Долго потом в порту вспоминали это происшествие. Уже у него и волосы отросли, а все при встречах знакомые участливо спрашивали:
— Как черепок, не болит?
Вдруг его вызывают в контору и вручают командировку в Москву. Он, естественно, недоумевает, но начальник управления ничего не объясняет; неопределенно улыбаясь, он говорит, что по приезде ему необходимо явиться к заместителю министра…
Заместитель министра, крупный мужчина с тяжелым лицом, вручая ему грамоту и золотые именные часы, мрачновато пробасил:
— Молодец. Действовал, как полагается.
Большие, бледные губы его чуть раздвинулись в подобие улыбки, а брови оставались насупленными.
Совершив церемонию награждения, заместитель предложил ему сесть. Сам, словно не зная, что делать дальше, медленно, в раздумье ходил вокруг своего огромного, размерами с теннисный, полированного стола красного дерева. Наконец, вроде бы равнодушно, рассеянно обронил:
— Что-то неважная пришла на тебя аттестация из управления. Тем не менее решили тебя поощрить. Что у тебя там за истории одна за другой?
Николай Сергеевич коротко, чуть подробнее, чем это было зафиксировано в трудовой книжке, доложил о своих злоключениях и перемещениях по службе.
— Теперь командую портовым буксиром, — закончил он и умолк.
Заместителю лаконичность его понравилась. Он подумал: делал все, что мог, поэтому нет охоты оправдываться. И попросил повторить все сначала. И теперь уже задавал наводящие вопросы.
— Разберусь, — заключил он. И добавил уверенно, веско: — На будущий год получите новый «гээс», финской постройки — будет твой.
О разговоре его с заместителем скоро узнали в конторе: из министерства начальнику был звонок. Николаю Сергеевичу откровенно завидовали: надо же, каким оказался проворным, ходким! Каждый в конторе считал своим долгом поздравить его.
А он, принимая поздравления, говорил:
— Спасибо тому молодцу, который треснул меня пипкой от шланга.
Анатолий Иванен
СТИХИ
ЧЕЛОВЕК КОВАЛ ЖЕЛЕЗО
Человек ковал железо,
мать к нему пришла:
— Сын, ты
