мокрый зеленый сквер. Разговор наш, как я поняла, был окончен. Я тоже сходила за второй чашкой кофе и приготовилась пересидеть дождь.

В тот город я приехала в командировку и в самом деле таскалась с огромным тяжелым портфелем, набитым служебными бумагами.

Свободного времени почти не было. В день отъезда выдалось несколько утренних часов, и я пошла не в кремль, не в краеведческий музей, а просто по улицам — наугад. Асфальт скоро кончился; дома одноэтажные, с деревянными навесами над крыльцом, и заборы. Окна глухо, в несколько рядов, заставлены нежно цветущей фуксией, бальзамином, геранью. На улице почти никого, негородской покой.

Я остановилась перед деревянным двухэтажным особняком с колоннами. За домом был виден старый разросшийся сад. Я еще подумала тогда — кто живет в этом красивом романтическом доме? Как вдруг распахнулось окно на втором этаже и высунулась девушка. В лице ли было необъяснимое очарование или в свободном движении тонких незагорелых рук, которые так легко раскинули обе створки окна, а может, солнце освещало ее ярко и прямо, что показалась она мне такой светлой. А может, просто ее восемнадцать лет — вот и вся разгадка?

— Вам нравится наш дом? — оживленно спросила девушка. — Погодите минуту, я сейчас.

И она появилась в дверях, так же стремительно и легко их распахнув, как окно.

— Это общежитие пединститута, — сообщила она. — Я здесь живу. Идемте, я проведу вас по дому. Только сначала обратите внимание на его внешний вид. Особняк построен в ампирном стиле, украшен шестиколонным портиком и треугольным фронтоном. И еще посмотрите на окна. Над наличниками изогнутые бровки. Прелесть, правда?

Я подхватила свой портфель и послушно пошла за девушкой на второй этаж. Видно, ей очень нравилась роль экскурсовода, так любовно, забавно и старательно она выговаривала слова «ампирный стиль», «шестиколонныи портик», наверно, недавно узнала их. На площадке она сказала мне:

— Я вам покажу что-то замечательное. Смотрите, какие широкие окна, скромная белая дверь. Здесь могла бы бегать Наташа Ростова. Вот по этому коридору — распахнуть эту дверь, влететь в зал и замереть… Да, именно здесь это и могло быть. А теперь мы находимся в бывшем зале. Вот остатки колонн и лепных украшений на потолке. Они обрублены перегородками. Наша комната тоже в бывшем зале, и у нас есть такие украшения. Но сначала мы осмотрим кафельную печь с металлической заслонкой.

Мы пришли в ее комнату. После уличной жары мне показалось здесь прохладно. Я даже не поняла, сколько человек в ней жили, так комната эта была заставлена шкафами. Именно шкафы и этажерки, а не кровати прежде всего бросались в глаза. Посреди стоял большой квадратный стол, покрытый клеенкой. На подставке чайник.

— Сейчас я буду вас поить чаем с крыжовниковым вареньем, — сказала девушка.

Потом она сидела, поджав под себя ноги, поставив на стол локти и подперев лицо ладонями.

— Неужели у вас совсем не было времени, чтобы осмотреть город? Я бы сделала так, чтобы для всех командированных устраивали экскурсии. Ах, какой у нас замечательный город!

— Вы здесь родились? — спросила я, не зная, как мне ее называть — на «вы» или на «ты».

— Я, вообще-то, сама из деревни, — смущенно заметила она, — недалеко здесь деревня, сто двадцать километров. Но город знаю хорошо. Лучше нашего города нет. Ну разве только Ленинград или Москва. Я там не бывала.

Она расспрашивала меня про Ленинград, про мою жизнь, работу с такой серьезностью и интересом, будто приехала я, по крайней мере, из Парижа.

— А этот костюм на вас, он ведь считается сейчас модным? Очень модным или средне? Вы его в ателье шили или купили в магазине?..

…А в филармонии вы часто бываете? Вам нравится классическая музыка? А вы видели когда-нибудь Рихтера?

Девушка была похожа на дом, в котором жила, так же бесхитростна, простодушна и мила. У нее даже брови были похожи на те самые изогнутые «бровки» над наличниками. Они то и дело удивленно взлетали. Все ее интересовало, волновало, поражало, пустяк вызывал истинный восторг или негодование. Неужели такое еще бывает на свете? По сравнению с ней я показалась себе безразличной ко всему и старой.

Мне в то время было всего тридцать. Хотя, наверно, разница между поколениями больше всего чувствуется у двадцатилетних и тридцатилетних. Потом нет такого разрыва. А в тридцать человек еще молод, но уже ушел от своей юности и ее надежд, испытал удачи или неудачи, познал болезнь, родил детей, сделал или не сделал со своей жизнью что-то важное — определил ее.

Я определила свою жизнь и уже успела забыть, что есть такая юность, как эта — тонкорукая, светлоглазая, в детском ситцевом сарафанчике с крылышками. Не хотела бы я переиграть свою жизнь, не хотела бы вернуться к наивному и беспечному двадцатилетию. Но почему же мне стало так грустно? Это был другой мир, наверно, лучший, чем мой. И этим миром девушка хотела щедро и искренне поделиться со мной. Только ходу мне в тот мир все равно не было.

— У нас есть музыкальная школа, она каждый год дает показательные концерты. Я вам найду газету, там моя заметка про такой концерт. — Она стала рыться на этажерке среди учебников и тетрадей.

…Вы видели наши решетки? Я собираю материал по решеткам. Фотографирую их. У меня свой фотоаппарат — простенький, «Смена». Снимки, конечно, не профессиональные, но неплохие. Вы заметили странную особенность решеток? В подвальных помещениях они другие, чем в мансардах, а на кладбище не похожи на садовые…

…А вы увлекаетесь Смоктуновским?..

…А как вы относитесь к центру жизни? Вы не знаете, что такое центр жизни? Вот, смотрите. — Она берет овальную картофелину и режет ее пополам. — Вот ее середина. К ней можно подойти по самому короткому пути — вот здесь, а можно по этому, а этот — самый длинный. Какой избрать? Это важный вопрос…

…А как вы относитесь к девушкам, которые не замужем, а родили ребенка? У нас в соседней комнате девушка родила ребенка. Только ей пришлось бросить институт, она уехала к матери…

…У меня, вообще-то, есть жених, — сказала она серьезно. — Мы вместе учимся: он на четвертом, а я на втором. Он сейчас на практике. Он физик, а я филолог. Когда кончу институт, мы поженимся, будем жить в деревне и работать в школе. Это моя родная деревня. Но с родителями жить не будем. Там хутор в двух километрах: восемь домов — три заколочены. Один мы купим. Его родители дадут половину денег и мои половину. В доме есть мансарда. Я хочу, чтобы было много книг и