— Что ты решишь? — После своего вопроса Алекс пересел в кресло Мастера, а я выбралась из-за стола и устроилась на его место.

Уставившись на огонь, я попыталась сообразить, чего вообще хотел от меня Мастер, но поняла, что в данный момент я не могу даже внятно ответить на вопрос Алекса. И уж тем более не смогу сидеть здесь возле камина и вместе с Алексом хладнокровно обдумывать план убийства милорда.

Однако Алекс считал по другому:

— Милорд не может заставить тебя, а я могу помешать его планам и убить его! В мире людей слишком много бессмысленных пророчеств и верить в них — не лучший выбор. В конце концов, есть и другие способы умереть! Магистр может заболеть или упасть с коня и сломать себе шею. И войне конец!

Помню, я улыбнулась, выслушав его, а затем скептически пожала плечами:

— Значит, не упадет и не свернет себе шею. Но ты должен знать, Алекс, что я никогда не открою милорду ворота Даэрата. Единственное, что пугает меня — это тьма в душе милорда, и мне кажется, что такая же тьма живет и во мне. Даже Мастер видит ее. Он предлагает отнять жизнь Магистра и полагает, что я способна на это. Отсюда же вытекают и все его сомнения и неуверенность в моей преданности Дэниэлю. А что, если Мастер прав? Милорд был откровенен со мною — зло, не скрывающее своей сущности; ненависть, рождающая угрозы и обещания смерти. Он притягивает меня к себе, но я ненавижу страдать и сомневаться. Я всего лишь человек, Алекс, но одному человеку не дано изменять миры…

— Значит, ты принимаешь приглашение Магистра? — Алекс просто спросил, одновременно понимая, что решение уже принято, но не было в его голосе ни осуждения, ни разочарования.

Почему-то именно его одобрение или деланное равнодушие затронули меня больше, чем открытое несогласие. Находясь в этой комнате, за многие мили от милорда, я незримо ощущала его присутствие и откуда-то знала, что в данный момент он думает обо мне, словно подслушивает наш разговор или читает отголоски моих мыслей. Я не сказала Мастеру и Алексу одного — я уже не была простым человеком из другого мира. Я стала названной сестрой принца Дэниэля и получила реальную власть, невозможную без знаний о фактическом финансовом положении страны, в одночасье ставшей и моей. Дэниэль несколько дней посвящал меня в свои последние решения и государственные планы. Мы не были готовы к войне!

Я несколько раз повторила эту фразу про себя, оценивая ее смысл, и осознала себя частью этого мира, лишь произнеся ее вслух. Мы не были готовы к войне, и отклоняя приглашение милорда, я отклоняла не простое предложение гостеприимного хозяина, а официальное приглашение правителя другой страны. Любые союзы заключались в этом мире лично правителями, и если я хотела мира — в чем бы он ни заключался, начинать с игнорирования милорда было не лучшим вариантом.

Мастер мог сомневаться во мне, даже считать ребенком, и я могла сомневаться в правильности своих решений и поступков, имея на это полное право. И не только сомневаться, но и подолгу обдумывать возможные варианты решения очередной проблемы, прежде чем действовать.

С другой стороны, я была способна на поступки рискованные и неожиданные для всех, кто знал меня очень хорошо, или предполагал, что знал. Риск одновременно был и не был свойством моего характера. Я не была совершенством в отличие от Дэниэля, чьи решения всегда были правильными, рациональными и компетентными с любой стороны. Его риск был оптимальным, последствия предсказуемы, решения логичны, а результаты желаемы и достижимы. Мои же поступки зачастую обладали чем угодно, только не логикой. Но рационализм и здравый смысл тоже диктовали мне свои условия, благодаря чему в моей жизни не было места фантазиям.

При нашей первой беседе с Мастером я подвергла сомнениям его доводы и посчитала, что затеянная Дэниэлем и его братом шахматная игра — всего лишь авантюра, призванная сохранить временное перемирие. Куда проще играть судьбой одного человека, чем продолжать убивать сотни людей во имя цели, ставшей недостижимой. Но, поразмыслив над словами Мастера о выборе между Дэниэлем и Магистром, я поняла, что ошибалась. Если это и была шахматная игра, то фигуры в ней являлись живыми людьми, и они вот-вот могли начать умирать по-настоящему.

Я ответила Алексу, что приму предложение милорда вовсе не потому, что опасаюсь последствий другого решения, и не потому, что желаю мира. Я сказала, что милорд заслуживает уважения к себе, для меня же — это возможность узнать его поближе. Какую бы тень не увидел Учитель за моей спиной, тогда я искренне верила в то, что до смерти было еще очень далеко, и она показалась мне призрачной и нереальной в ту ночь.

Глава пятая

ДЕНЬ ПЯТЫЙ: «И окунулся я в ту ночь, что всех длинней. В себе искал я зло и думал лишь о ней — о той болезни, что наполнила меня. И гневом преисполнилась душа».

Когда-то я думала, что самой длинной в моей жизни была ночь, проведенная возле тела моей мамы. Но на самом деле самых длинных ночей в нашей жизни бывает несколько. Такие ночи не только меняют нас, но и определяют дальнейшую судьбу. Только они не способны привести нас к правильным выводам или верным решениям.

Сгорая или застывая в бесконечной ночи боли и ожидания, наши души умирают и возрождаются единожды или несколько раз. И каждое возрождение, словно рождение маленького ребенка, исполнено муки и одновременного облегчения и даже радости. Но этот ребенок, как и наша душа, слаб и беспомощен, и нуждается в опеке более мудрого. Мы же принимаем решения с новорожденной и искалеченной болью душой, и наши дальнейшие поступки не отличаются мудростью.

В чем же тогда смысл?

Только на краю гибели я понимаю, что возможный ответ на этот вопрос достаточно прост — нам дается еще один шанс все изменить или даже начать заново, и неважно, как мы жили до этого, но важно, как мы будем жить дальше.

И если хорошенько оглядеться по сторонам на рассвете рождения новой души, то можно увидеть того мудреца, которого послали нам небеса. Оттолкнете вы его или приблизите — зависит от вас, но если вам дороги ваша собственная жизнь и ваша душа, хотя бы выслушайте его…

Мое решение принять предложение милорда на самом деле далось мне непросто. После «приключения» в Стране Орлов я желала лишь одного — покоя и невмешательства. И