Каким бы ни было отношение Алекса к брату и своему народу, недосказанность в его словах сказала мне больше, чем он хотел бы. И хотя мои сломанные ноги перестали болеть, я все еще помнила, как жажда и боль убивали меня. Лан Эли Гэр пытался сломать меня через боль моего тела, а своего брата он ломал через боль его души — и это самое страшное, ибо их души были связаны от рождения.

Жестокость Лана привела меня к пониманию своих способностей и осознанию меры ответственности за них, и собственное знание испугало меня, ибо моя готовность защищаться, применяя крайние меры, была рождена не любовью…

И все же я снова улыбнулась глазам Алекса и покачала головой, отрицая собственное понимание своих возможностей, отрицая его готовность умереть раньше меня. И я сказала ему, что только живые придают значение жизни и той последовательности, в которой теряют друзей. Для мертвых это не имеет смысла…

Мы больше не говорили в тот день, по крайней мере, о серьезных вещах. Ближе к вечеру Алекс снова занес меня в пещеру и разжег огонь. Я уснула сразу после ужина и проспала даже не ночь, а почти сутки, проснувшись лишь глубокой ночью следующего дня. И с этого момента мое выздоровление стало почти состоявшимся фактом и даже Алекс признал, что мои переломы заживают не хуже, чем у орлов.

По прошествии нескольких дней он осмотрел мои ноги и осторожно снял затвердевшую глину. Затем ощупал каждый сантиметр моей кожи и моих косточек, и бодро выдал:

— Летать не сможешь, бегать пока тоже, но переломы быстро заживают.

И я с готовностью поверила ему, желая как можно быстрее покинуть его не очень-то гостеприимную родину. Слишком яркими были воспоминания о моей первой встрече с Королем Орлов Ланом.

Наши сборы были недолгими, зато долгим и нескончаемым стал наш путь домой. Алекс был слишком слаб, чтобы перевоплотиться, а Огонек не мог нести нас обоих слишком долго. Мы шли со скоростью человека, причем уставшего человека, и наши остановки в пути происходили все чаще, а разговоры все реже. Казалось, мы оба погрузились в атмосферу бесконечной, тихой и молчаливой дороги, уделяя немного внимания лишь окружающему нас пространству и его красоте.

Я чувствовала абсолютное спокойствие рядом с Алексом, и мне не нужно было слышать его голос, чтобы ощущать бесконечность и безграничность всего мира. Я казалась себе слишком маленькой и совершенно ничтожной частицей окружающего меня пространства, и это пугало и привлекало меня одновременно.

Я ощущала, как медленно уходящее время проносит мимо минуты и часы, но от этого оно становилось лишь больше, потому что время стремилось к бесконечности, несмотря на потерю своих секунд и минут.

День и ночь сменяли друг друга, но при свете звезд или в сумерках наступающего вечера я понимала, сколь ничтожными были прежние повседневные заботы моего мира и как быстро могла закончиться жизнь, не затронутая своим смыслом. Еще вчера владевшее мною чувство собственного могущества обрело свой истинный смысл, и я увидела ложь в своем сердце, которая не могла стать правдивой только потому, что я этого желала.

Мне стало казаться, что рано или поздно, но окружающий мир заплатит мне забвением, ибо время проходит мимо меня. Оно проходит слишком быстро для того, чтобы успеть понять, для чего человек приходит в этот мир, и почему он так быстро уходит. Я словно погрузилась в сумеречные сны, которые угнетали мое сознание и гнали к его поверхности лишь самые темные желания моей души.

Алекс словно понимал мое состояние и почти не вмешивался в него, но во время ночных привалов он рассказывал мне о своем детстве и о своем отце. Он рассказывал о себе и его жизнь показалась мне серой и скучной. Я ловила себя на мысли, что никак не могу понять, откуда в нем горит яркий свет, освещающий сумрак внутри меня. И я не могла ответить себе, почему в своем выборе он предпочел орлам людей. Только одно я поняла в нем очень хорошо — его молодость и безграничная любовь к жизни дополняли этот свет, горевший неиссякаемым пламенем.

Моя душа тянулась к Алексу с самой первой нашей встречи, словно знала и чувствовала, что только он способен ее излечить. В нем жил источник ее потерянной и забытой радости, и мой разум начал это понимать.

Ночью я закрывала глаза и засыпала под шепот листвы и музыку ветра. Мой сон не прерывали крики ночных птиц и громкие переклички насекомых в траве. На границе сна и бодрствования я думала о том, что рядом с Алексом из сердца уходит боль, и горькие события вчерашнего дня вдруг становятся очень далекими. Такими же далекими, как звезды над головой, смотревшие прямо на меня.

Мой разум стремился к ним, а душа воспаряла над телом, когда оно засыпало, но звезды не снились мне. Они никогда не снились мне, словно небо отрицало мое существование. Иногда мне казалось, что оно не замечало меня, не видело меня, словно я была далека, а небеса — недоступны. И небесам были неведомы мои мысли, желания и надежды. Но спустя какое-то время мне стало казаться, что я ошибаюсь, и надежда увидеть звезды в своих грезах возродилась вновь, словно именно Алекс был связующей нитью между мной и небесами. Я думала о нем и о звездах, когда засыпала…

Когда мы вернулись в столицу Эльдарии, я отчетливо поняла, что вернулась другим человеком. Город уже не вызывал того восхищения, что раньше, а долгие объятия Мастера не доставили радости. И все же я почувствовала невыразимое облегчение от одной только мысли, что он боялся за меня и беспокоился о нас. Это растрогало меня до глубины души, хотя, коснувшись собственных мыслей и чувств, я даже удивилась себе, не понимая, как сентиментальность и сумрак умудрялись уживаться друг с другом.

Алекс рассказал Мастеру все, что с нами произошло, передав краткую версию последних событий, и Мастер ни словом, ни даже взглядом не осудил моих действий. Напротив, он произнес в ответ фразу на древнем языке, означавшую нечто вроде: «Все, что ни делается, делается к лучшему и во славу Небес», и я окончательно успокоилась.

Вечер, всю ночь и следующий день я провела в постели. Пережитые испытания не прошли бесследно. Переломы зажили, но ощущение боли осталось в памяти, и