Мате глядит на него с недоумением: что за шутки? Уж не хочет ли он сказать, что водит знакомство с чертями?

— Почему бы и нет? — с достоинством возражает Фило. — Я человек начитанный, а черт в художественной литературе — не редкость. Полистайте-ка Гете, Лермонтова, Гоголя, Булгакова… О народных сказках и говорить нечего: там черт — первая фигура!

Мате облегченно вздыхает. Выходит, речь о черте литературном…

— Ну да, — подтверждает Фило. — Это же Асмоде́й.

— Кто-кто?

— Асмодей! Вы что, не читали «Хромого беса» Лесажа?[32] Зря. Один из лучших сатирических романов XVIII века.

— Предположим. А нам-то что?

Фило сокрушенно качает головой. Вот они, плоды литературной неграмотности! Хромой бес Асмодей — самый удивительный экскурсовод на свете. Он не только прекрасно летает, но еще и поднимает крыши домов, и, стало быть, с ним увидишь то, чего никогда не увидишь без него. В общем, не провожатый — мечта!

— Вот именно мечта, — ядовито подхватывает Мате, — а я человек практический. Мечтать о невозможном не в моих правилах.

Но тут он слышит покашливание и живо оборачивается.

— Что с вами, Фило? Вы не заболели?

— Я?! — удивляется тот. — С чего вы взяли?

— Не прикидывайтесь, пожалуйста. У вас кашель.

— У меня? Ничуть не бывало.

— Вот как! Стало быть, кашляли не вы. Кто же, в таком случае, кашлял? Может быть, я?

— Ясное дело, вы. А кто же?

— Ну знаете! — свирепеет Мате. — Я еще, слава аллаху, в своем уме. Мне лучше знать, кашлял я или не кашлял.

— Мне тоже, — стремительно отзывается Фило.

Тут они поворачиваются лицом к лицу и несколько секунд испепеляют друг друга раскаленными взглядами.

— Поговорим трезво, — говорит Мате, с трудом сдерживая раздражение. — Оба мы утверждаем, что слышали кашель. Отсюда ясно, что нам это не померещилось. А теперь пораскиньте мозгами. Мы здесь вдвоем. Следовательно, согласно теории вероятностей, кашлять мог только один из нас. И так как это ни в коем случае не я, значит, это были вы. Правильно я говорю?

— Как раз наоборот. Так как это ни в коем случае не я, значит, это были вы…

— Успокойтесь, мсье, — вмешивается чей-то приятный, хоть и простуженный тенор, — это был я.

Филоматики испуганно оборачиваются и… Но о дальнейшем поведает следующая глава, которая называется

БЕСподобная встреча

Итак, филоматики оборачиваются и ахают! Перед ними стоит блистательный молодой шевалье в костюме, отливающем всеми оттенками серого: от светло-жемчужного до темно-грозового. За плечами у него клубится бархатный пепельный плащ с алым шелковым подбоем. Иссиня-черные волосы прямыми атласными прядями ниспадают на дымное кружево воротника. Темные глаза на узком лице так и сверкают. Над свежими алыми губами иронически топорщатся тонкие усики. В одной руке у него шляпа, на которой пышно пенятся перья цвета огня и пепла. Другая рука опирается на щегольскую, увенчанную серо-алыми лентами трость.

— Милль пардон, мсье. Тысяча извинений! — говорит он, учтиво изогнувшись. — Я чуть было не стал невольной причиной вашей ссоры. Надеюсь, вы на меня не сердитесь? Поверьте, я не хотел…

— Кто вы такой? — резко перебивает Мате.

В ответ раздается что-то вроде кудахтанья (ко-ко-ко!): незнакомец смеется, обнажив безупречные, хоть и чуточку хищные зубы.

— Вы меня не узнаете, мсье? Бес Асмодей к вашим услугам.

— Не может быть! — в один голос вскрикивают филоматики.

— Конечно, не может быть, мсье. И все-таки я перед вами.

— Ну, это еще как сказать, — сомневается Мате. — Сильно подозреваю, что вы — это не вы. Потому что подлинный Асмодей еще не родился. Насколько я знаю, романист Лесаж выдумает его только в восемнадцатом веке…

— Се трэ дома́ж… Весьма сожалею, мсье, но вы ошибаетесь. Моя литературная родословная значительно старше. Имя мое встречается в сочинениях древних римлян, в средневековых рукописях. А каких-нибудь двадцать лет назад — в 1641 году — меня буквально затащил в свой роман испанский писатель Гева́ра. Вот у него и позаимствует меня в свое время мсье Лесаж, за что огромное ему мерси, ибо он-то и сделает меня по-настоящему знаменитым.

— Положим, все это довольно убедительно, — признает Фило. — И все-таки вы совсем не похожи на того маленького козлоногого уродца, которого так живо изобразил Лесаж.

— Парбле́… Черт побери, мсье! Уж не думаете ли вы, что я рискну предстать перед вами в своем подлинном виде? Для этого я слишком хочу вам понравиться. Как-никак молодой петушок лучше старой ощипанной курицы.

Замечание насчет петушка настраивает Фило на шутливый лад. Он от души смеется и, приподняв фалды кафтана, начинает напевать пастораль из оперы «Пиковая дама»: «Мой миленький дружок, любезный петушок…» Правда, поясняет он, петь следует «пастушок», но «петушок» больше подходит к случаю.

Асмодей не скупится на комплименты:

— Браво, браво! Се манифи́к… Это великолепно!

Восторги его так неумеренны, что у Мате появляется желание охладить их ледяным душем.

— Любезный петушок, не слишком ли вы петушитесь? Ведь на самом-то деле вас нет. Ну, ну, нечего таращиться. Лучше подумайте: что вы такое с точки зрения науки? Нуль. Плод досужего вымысла.

Асмодей уязвленно закусывает губу. Длинные ногти его выбивают нервную дробь по набалдашнику трости. Мсье невысокого мнения о вымысле! Мэ пуркуа́? Но почему? Подлинно художественный вымысел всегда подсказан жизнью. Кроме того, вымысел сильнейшим образом воздействует на человека…

— Что верно, то верно! — пылко поддерживает его Фило. — Вымысел — только, конечно, добрый! — удивительно облагораживает людей, учит их ненавидеть ложь и насилие, поднимает на бой с несправедливостью. И тут-то происходит самое главное. Храбро сражаясь со злом, люди переустраивают мир, делают его лучше, разумнее. Так художественный вымысел совершенствует ту самую жизнь, которая его породила.

— Любопытное размышление, — бурчит Мате. — Но почему вы так напираете на слово «художественный»? Все, что вы говорили о фантазии художника, относится и к фантазии ученого. Ведь она тоже отталкивается от реальности и тоже в сильнейшей степени влияет на действительность. Вот, например, знаете вы, что такое нейтрино?

— Что за вопрос, — фыркает Фило. — Конечно, не знаю!

— Же круа́… Я полагаю, нейтрино