но у нас с тобой должен быть и другой закон, вот этого… — Он легонько похлопал кончиками жилистых пальцев по карману гимнастерки, над которым тоже поблескивали награды: два ордена — Ленина и «Знак Почета». — Закон, так сказать, сердца.

— Понимаю, Пимен Корнеевич.

— Сам там подумай, к кому его ведомым назначить.

— А тут и думать-раздумывать нечего долго — к сибиряку определю, к земляку вашему.

— К Ване Шутову? Что ж, пожалуй, верно. Летчик он тертый. Не возражаю.

В тот же день Кулаков построил перед общежитием эскадрилью и представил нового летчика. В заключение этой несложной церемонии объявил:

— Младший лейтенант Шутов!

Отозвался правофланговый летчик, с типично русским сероглазым лицом и четким голосом:

— Я!

— Лейтенант Фрунзе — ваш ведомый.

— Слушаюсь. — И про себя: «Вот тебе, Ваня, и кедровые шишки!»

Подметив, как Шутов озадаченно качнул головой, комэск незаметно потряс рукой: не теряйся, мол, сибиряк! Но никто не обратил внимания на то, что командир звена хотя и был годами несколько старше новичка-подчиненного, но по званию оказался ниже его. Впрочем, чему тут удивляться — война есть война, а на войне и похлеще ситуации встречаются. Не придал никакого значения такому обстоятельству и Тимур. Для него ведущий, как и все другие «старички» — пилоты полка, был не просто младшим лейтенантом, а воздушным бойцом с фронтовым стажем. Именно поэтому после построения, пока летчики еще не разошлись, Тимур подошел к Шутову и как своему непосредственному начальнику представился по всем правилам устава.

Шутов несколько скованно протянул ему руку, но, ощутив крепкое ответное пожатие и встретив прямой, доверчивый взгляд, приободрился и простецки сказал:

— Будем работать.

Оба разом улыбнулись, и окружившие их летчики отметили своеобразную схожесть между сибиряком Иваном и новичком со знаменитой фамилией — и ростом одинаковы, и оба ясноглазы, и мягкая улыбка пробивалась на их открытых лицах легко и приветливо — верный признак душевности и простоты. Летчики одобрительно загудели:

— Приметный… в самую пору нашему сибиряку.

— Вот, Иван, и кончилось твое небесное одиночество!

Тимур просто и естественно включился в разговор со своими новыми товарищами-однополчанами, признался, что давно мечтал о такой минуте, когда и в строй станет рядом с летчиками-фронтовиками, и полетит с ними на боевое задание.

Снова зашумели и уже по-свойски расспрашивали Тимура, где учился, на многих ли машинах летал, в каком складе ОВС выдают такие качественные регланы (последний вопрос задал неприметный, щуплый Домогалов); но Шутов быстренько вывел своего ведомого «из окружения» и, на ходу обернувшись, постучал согнутым пальцем по лбу. Поняли: жест адресован Домогалову, неудачливому летчику, но непревзойденному знатоку по части норм и порядка денежного и вещевого довольствия летного состава.

— Ты не слушай Домогалу-вымогалу и гони его с такими вопросиками подальше, — посоветовал Шутов, проходя с Тимуром в общежитие. — Он еще и не с тем может к тебе прилипнуть: парень пробивной, но не там, — вскинул тяжеловатую руку вверх, — а здесь, на земле. Все интенданты и завскладами у него лучшие дружки.

Тимур не знал, что ответить, и только пожал плечами, а Шутов, войдя в одну из комнат, показал на сиротливую койку с жесткой сеткой:

— Твоя… Рядом с моей, — кивнул на соседнюю.

Тимур лишь мельком взглянул на голую койку. Его интересовало другое, более важное:

— А… на аэродром когда пойдем? Хотелось бы поскорее взглянуть на свой самолет.

Едва приметная улыбка, все еще теплившаяся в уголках губ Шутова, сгасла.

— Разве комэск тебе ничего не говорил?

— А… а что он должен мне сказать? — насторожился Тимур.

Шутов сдвинул шапку-ушанку на затылок и потер беспорядочно примятую русую прядку.

— Присядем, — показал глазами на стулья у широкого окна. — Положение таково: самолетов-то пока нет.

— Как нет?! — не успев присесть, выпрямился Тимур.

Шутов потянул его за рукав, ощущая ладонью холодный глянец хорошо выделанной кожи темно-коричневого реглана.

— Садись… Есть, разумеется. Но не у всех. Мы ж в Монино прибыли из пекла, из-под Ельни, на пополнение и замену потрепанных машин новой техникой. Полк будет летать на «яках». Летал на них?

— Летал, — нахмурившись, отозвался Тимур и нехотя опустился на стул.

За окном виднелись однообразные складские постройки, подбитые, как мехом, белыми наметами сугробов. Голос Шутова доносился теперь как бы издалека, будто он сидел не рядом, а находился в дальнем углу просторной комнаты.

— Попутно с пополнением полк наш, понятно, бросают то на штурмовку, то на поддержку…

Вечером Тимура вызвал в канцелярию адъютант эскадрильи (или, как его чаще именовали, начальник штаба) лейтенант Захаренков. Он потребовал фотографию для пропуска на полковой аэродром. Сердце в надежде екнуло: «Самолет дают!» Однако в следующую минуту пришлось разочароваться.

Начальник штаба был предельно краток. Упершись высоким лбом в плотно стиснутый кулак, он сидел за столом и просматривал лист с каким-то графиком.

— До получения машины будете периодически нести суточный наряд на аэродроме, — непререкаемо объявил он, — На завтра назначаю вас дежурным по полетам. Изучите инструкцию, повторите обязанности.

Лейтенант Захаренков, казалось, с усилием оторвал свой лоб от кулака и сразу же увидел глаза подавленно молчавшего молодого летчика. Тимур в свою очередь, поймав строгий взгляд лейтенанта, отчужденно скользнул по его лицу с крутыми скулами, крепко посаженным носом и старательно зачесанной назад шапкой густых русых волос. Угадав настроение новичка, Захаренков будто маску с себя снял: добродушно улыбнулся, и на подбородке отчетливо обозначилась приветливая ямочка. Переходя на «ты», Захаренков спросил:

— Ты чего скис?

— Радости мало, — прямо сказал Тимур. — Окончил авиашколу в начале сентября — и что же? Уже декабрь на исходе, а я никак не доберусь до боевого истребителя — то переучивание, то что-нибудь другое, то третье… Теперь здесь, в полку, барьер — нет самолетов.

— Чего нет, того действительно нет, — сказал Захаренков и с сожалением причмокнул полными, резко очерченными губами. — У нас «безлошадных» летчиков хватает. Думаешь, ты исключение?

— Я, товарищ лейтенант, думаю только об одном: как можно скорее в самолет и — в бой.

— В бой, — повторил Захаренков, и лицо его приняло прежнее официально строгое выражение. — Будет и у вас самолет. И первый бой будет. А пока… — Он вписал в график напротив очередного календарного числа: «Л-т Фрунзе». — А пока подежурите по полетам. Обязанность, сами понимаете, ответственная. Какие еще вопросы?

Тимур почувствовал нечто похожее на судорогу в скулах. С трудом разомкнул губы:

— Вопросов нет.

2

Конец 1941 года выдался многоснежным, и самолеты поставили на лыжи, а в действующей армии к тому же их перекрасили в белый цвет, оставив лишь низ прежним, голубым.

Последний «як», взвихрив облако снежной пыли, взмыл в мглистый от мороза воздух. Выдерживая взлет,