Там присутствовала еще одна девушка, которую звали Юля. Бернгард, мой косоглазый сосед по комнате, благоговел перед ней. Он умел играть по нотам на мандолине. На него нельзя было смотреть без улыбки, когда он старательно пытался переложить мелодию из нотной тетради на балалайку, проверяя звучание нот на каждом инструменте.

– Это целое искусство! – восклицал он. – Попробуйте переложить мелодию, написанную для инструмента с семью струнами, на трехструнный!

Звуки, издаваемые его пальцами, никак не хотели складываться в мелодию.

– Эти инструменты так дико звучат. Но по нотам должно быть так, послушайте!

Он обращался к хихикающей Юле, в то время как его косой взгляд был направлен на Циппса, сидевшего слева от стола. Бернгард разозлился и пошел домой, преследуемый усмешками оставшихся.

Дверь внезапно распахнулась – на пороге стоял Мерц, чудаковатый торговец из Швабии. В последний раз мы видели его полтора года тому назад под Веной. Тогда, как, впрочем, и сейчас, он был унтер-офицером. Будучи в запасном полку в Брюнне[96], Мерц выучил чешский язык и теперь любил громко и порой не к месту выражаться на нем, хватая девушек за юбки.

– Мерц, не трогай их, – сказал Циппс. – Это порядочные девушки.

– Да, да! Рассказывай! Таких в природе не существует! – прогремел в ответ Мерц. Он захохотал и запел: – «Приходи ко мне на ночь! Разбуди моего лентяя!»

После этого он заговорил по-чешски. Русские стали прислушиваться и кое-что поняли из его речи. Возможно, это были намеки, потому что они встали и разошлись по домам.

Мы видели, как над нашими головами в восточном направлении пролетели «штуки» и с громким воем сбросили свой смертоносный груз над лесом километрах в восьми от нас. Артиллерия не могла вести там прицельный огонь из-за отсутствия видимости. Русские проводили атаки в долинах, но им сильно мешала поднявшаяся из-за половодья вода.

В селе возникли неприятности. У одной женщины, пока она была в церкви, с крыши забрали всю солому для нужд конюшни. С ней вели долгие переговоры, которые ничем не заканчивались. Ей пытались объяснить, что у нас катастрофически не хватает соломы, и давали взамен деньги и товары. Но она отказывалась брать, все время причитая о своей крыше. Я поскакал туда, чтобы оценить причиненный ущерб. До ее дома было около получаса езды.

День был ясным, и солнышко заметно припекало. Поэтому, пока я добирался до места, успел покрыться легким загаром, словно лыжник. Крыша отсутствовала у небольшого амбара. Мне удалось убедить хозяйку, что будет лучше, если мы покроем крышу листами железа, которое привезем из Чугуева. Ручей в «партизанской долине» вышел из берегов и превратился в бурлящий пенящийся поток. Пришлось делать часовой крюк, чтобы перебраться на противоположную сторону прежде столь безобидного потока.

После обеда пан Вольфганг фотографировал девушек. Затем у Циппса вновь состоялись танцы. Я пытался изучить шаги краковяка. Павлина и Валя раньше жили в Харькове и знали европейские танцы. Фукс и Крюгер выступали в качестве господ, что, учитывая их неуклюжесть, со стороны смотрелось довольно смешно, а обычные девушки превратились вдруг в настоящих красавиц. Они пели песни, в которых ощущалась необъяснимо трогательная суть, придавшая пению особую мощь.

Вскоре произошел курьезный случай. Павлина вернулась домой в 22:30 и, прокравшись к себе, думала, что ее никто не заметил. Но как бы не так. Ее приход не укрылся от всевидящего ока Волизы. Он поднял по тревоге караул, заставил часовых изложить в письменном виде, кто в этот час находился на улице, приказал вести наблюдение за домом Вали и доложить, кто будет провожать ее с вечеринки. Тревога была напрасной. Фукс и Деттер сидели у себя в ночных рубашках, готовясь ко сну, я читал книгу в доме с колодцем, Бернгард спал сном праведника, а Циппс был в служебной командировке в Чугуеве. Так что поймать никого не удалось. Только Мерц шлялся где-то в округе и, пробираясь домой окольными путями, провалился в воду по пояс.

Это был самый прекрасный период нашего пребывания в селе Зарожном! Правда, из-за возникшей кутерьмы с девушками все чувствовали себя немного виноватыми и стали присматривать друг за другом. Фукс пригласил меня к себе.

– Этот Бернгард какой-то странный, а вы как думаете? – сказал он.

Я попытался осторожно отшутиться, но Фукс оборвал меня и прямо заявил:

– Давайте говорить начистоту. Этот парень дурак, и я ищу причину, чтобы избавиться от него. Он все равно всю войну провел в маршевых батальонах.

– Да, но Бернгард является кандидатом в офицеры, и ему необходим фронтовой опыт.

– Я не могу послать его на фронт, так как он спотыкается на каждом корне от дерева. И вообще, какой из него кандидат в офицеры! – внезапно рассвирепел Фукс. – Терпеть не могу это прозябание во втором эшелоне! Я сам стану командовать взводом и сменю Хюбла на передовой!

Я знал Фукса уже более двух лет, и мне было известно, что всю войну он провел в помещении канцелярии, и поэтому сказал:

– Фельдфебель Хюбл никогда не станет гауптфельдфебелем.

– Еще как станет! Деттер и Шобер хорошо знают свое дело. И ему просто остается наладить внутреннюю службу, определять порядок смены часовых и проводить построения личного состава.

На улице мне повстречался Мерц, который с улыбкой заявил:

– Фукс мечтает стать офицером, болезнь всех фельдфебелей. Но не стоит беспокоиться, он никогда не продвинется наверх. Может быть, ему просто что-то нужно здесь?

С этими словами Мерц забарабанил пальцами по своей груди.

В доме с колодцем была гостья. Приехала вторая дочка хозяина. На вид ей было лет 16–17.

– Господин бравый немецкий солдат не будет возражать, если Марфа останется? – спросили меня домочадцы.

Мне было все равно. Бернгард читал свою любимую книгу, а я занялся приготовлением пудинга, попробовав который Марфа зацокала языком.

– Теперь у нас есть повод организовать вечеринку, – заявил Бернгард. – Пожалуй, приглашу-ка я Юлю с приятелями.

Я согласился, тем более что у нас в доме были великолепные деревянные полы, словно предназначенные для танцев. Однако выяснилось, что приглашенная молодежь категорически отказывалась переступать порог этого дома.

– Это потому, что наш хозяин комиссар, – сказал Бернгард.

– Глупости. Комиссар – это нечто вроде бригадира или прораба.

– Но он большевик. Все равно что у нас партайгеноссе.

– Разве ты будешь считать почтальона плохим человеком только из-за того, что он член партии?

Он разозлился и принялся что-то рассуждать о демократии.

– В древности у народных масс считалось, что демократия – это господство большинства, – со смехом прервал я разглагольствования Бернгарда. – А сегодня демократия, в частности в России, – это целый полк функционеров, плохо оплачиваемых и продажных