любовь и направляет тебя, и оберегает от всех опасностей!» Эту мысль Баконя читал на ее лице и не сомневался, что это так. Они твердо верили, что кто-то из святых охраняет их тайну, раз до сих пор о ней не знают ни мать (у Елы не было ни отца, ни братьев, только две младшие сестры), ни соседи, ни пастухи. И все-таки Сердар, по-прежнему, как бездомный пес, шатавшийся по селам, застал их в укромном уголке, но прикинулся, будто ничего не заметил.

Возвратясь с щемящим сердцем к переправе, Баконя наткнулся на Сердара, который с грозным видом двинулся ему навстречу, словно собирался схватить его за горло. Баконя испуганно отпрянул, но Сердар расхохотался, обнял его и сказал:

— Эх ты, дитя неразумное, разве фра Яков может сердиться за такие дела! Или ты и в самом деле думаешь, что я ничего до сих пор не знал! Давным-давно все известно… и мне и Елице. Мы только удивлялись вашей неосторожности. Елица не раз меня уговаривала предложить вам встречаться у нее, где вы были бы все равно что у себя дома. «Жалко мне, говорит, этих глупых ребят, ведь обязательно влипнут!» Я тогда не послушался ее, зная, что запретный плод, когда к нему прокрадываешься сквозь тернии, слаще, но, когда увидел, что вы утеряли всякую осторожность, нарочно вас захватил врасплох. А теперь как хочешь!

С тех пор опасности как не бывало. Баконя на коне нового настоятеля почти каждый день переправлялся с Сердаром на другую сторону, и оба они сворачивали к Елице. Фра Тетка с охотой поручил Баконе объездить пугливого молодого серого, купленного им у одного из должников фра Брне…

Но это уже было давно, а теперь?

Теперь, спустя десять месяцев после первого упоительного свидания с глазу на глаз, Баконя брился через день по привычке и так же по привычке глядел на ту сторону реки, выбивая одновременно трубку. Отсутствие препятствий, значительные перемены в облике Елы, общение с Сердаровой Елицей, поучительные рассказы Сердара о своем прошлом, особенно же о женщинах, — все это мало-помалу привело к тому, что любовь Бакони к Еле начала увядать. Правда, Баконя сердился на себя, чувствуя, что его все меньше влечет девушка, которая отдалась ему беззаветно и продолжала любить до безумия, но ничего не мог поделать со своим сердцем и не в силах был притворяться. В душе осталась одна жалость, и он искренне жалел девушку. Не будь этой жалости, Баконя уже давно бы расстался с Елой; и не случись вскоре одного обстоятельства, пробудившего в нем ревность, Баконя все-таки порвал бы с девушкой. Виновником был Буян. Он знал тайну товарища и, видимо, догадавшись о происшедшей в Баконе перемене, начал увиваться около Елы. Та пожаловалась Баконе, а Баконя поднес кулак под самый нос Буяну. И теперь, глядя в окно, жалел, что рассорился со старым другом, да к тому же еще и снова связал себя с Елой. Но потом он вдруг опять разжалобился, вспомнив, как она, по словам Увальня, три дня подряд в полном отчаянии приходила к переправе и долго там ждала…

Насупившись, Баконя принялся убирать келью. Одна досадливая мысль вызвала другую. Ведь Буян и в самом деле подстраивает ему ловушку! А мерзкий Кот, с тех пор как ждет не дождется посвящения во фратеры и собственного прихода, стал таким притворщиком, что противно смотреть! И поскольку оба в последнее время завидуют Баконе, не мудрено, что они тайком сговорились действовать против него сообща. Хотя что, в конце концов, они могут ему сделать? Впрочем, как сказать! Если они наябедничают Вертихвосту (которого, на Баконину беду, в приходах не терпят даже пресвитером) и изворотливый Вертихвост возьмет дело в свои руки, легко может статься, что Баконя попадет в ловушку. Да и фратеры Кузнечный Мех с Бураком охотно примутся травить Баконю…

От черных дум его отвлек стук в дверь. Баконя отпер и, увидев на пороге веселого Пышку, повеселел и сам.

— Доброе утро, Ива! Вот сапоги, вот теплая вода, а холодную мигом принесу! — сказал мальчик; глаза его так и молили отозваться ласковым словом.

— Отлично, Пышечка, отлично! — угадав мысли мальчика, проговорил Баконя и потрепал его по пухлой щеке. Пышка стрелой полетел дальше, а Баконя поднял свои сапоги и, оглядев, хорошо ли они почищены, поставил их в комнату. Потом внес ведерко с теплой водой, спрятал в сундучок табак и трубку, привел в порядок книги на полке, которые с вечера разбросал, выбирая, что бы почитать.

Вот уже год, как Пышка ему прислуживает. В душе Пышка никогда не отделял своего учителя Баконю от дяди. Баконя стал его идеалом. Слово Бакони было для него закон.

Баконя знал, что, стоит кому-нибудь сказать против него хоть слово, Пышка немедленно ему доложит. Вот почему, не услыхав ничего нового, Баконя успокоился. Впрочем, он платил мальчику добром за добро, занимался с ним ежедневно, что еще больше укрепляло благоволение к нему фра Тетки.

Когда Пышка принес холодную воду, Баконя щелкнул его по носу, взял ведерко и, помянув Иисуса, понес его в дядину келью. Брне, постанывая, буркнул:

— Опять курил, несчастный! Весь табаком провонял, а ночью я заметил…

— Нет, — ответил Баконя, отворяя окна. — Не курил, а вчера вечером сидел у фра Думе, он курил, и дымом пропиталась одежда… Если прикажете, вода уже здесь!

— Та-ак! — протянул Брне, садясь с усилием. Он порядком поседел и постарел за эти десять месяцев. Щеки обвисли, подбородок опустился еще больше, на шее образовались складки, точно от каких опухолей.

— Та-ак! — повторил он, спуская тихонько распухшие ноги. Баконя разбинтовал и помыл их, намазал икры желтой мазью Певалицы, обложил свежими листьями репейника и снова забинтовал. Потом обмотал тряпками ступни, обул просторные суконные туфли и помог перейти в кресло. Баконя делал все быстро и умело, как настоящий санитар. Вернувшись к себе, он оделся и отправился к заутрене.

Теперь расскажем вкратце, как фра Брне прожил последние десять месяцев после того, как Певалица заставил его выбежать из комнаты.

Прежде всего следует упомянуть, что Брне пожертвовал церкви пятьдесят талеров, а не двести или триста, как рассчитывали в монастыре. Но когда столько же пожертвовали Бурак,