ухватился за корни вербы, нарочно срубленной для того, чтобы пловцы могли прыгать в воду, забравшись на пень. Буян быстро разделся и поплыл по течению. Сердар закурил трубку. Баконя задумчиво глядел на воду, покуда его взгляд не встретился со взглядом Пышки; тогда разделся и он, взобрался на пень, повернулся спиной к воде и, как всегда, по команде Пышки: раз, два, три! — прыгнул, вскинув руки вверх, перевернулся в воздухе и в нескольких шагах от берега бултыхнулся в воду. Потом подплыл к Пышке и, поддерживая его за голову, стал учить плавать. Сердар тоже окунулся, но тотчас вышел и, не вытираясь, сел на солнышке и закурил. Он так делал постоянно, ибо, по его словам, убедился, что «воздушные ванны» ему помогают лучше водных. Высохнув, он окунулся еще раз и снова закурил.

Баконя вышел из воды раньше Буяна, подсел, не вытираясь, к Сердару и, опустив между колен голову, взволнованно сказал:

— Я прошу вас, как бога, фра Яков, об одном большом одолжении.

— Ну, что? Что с тобой опять?

— Скажите там… впрочем, какой толк, сначала нужно что-то придумать. Скажите, что фра Брне опять расхворался и я ни на минуту не могу его оставить, а потому чтобы Елица исподволь…

— Значит, думаешь порвать с девушкой? — прервал его Сердар, пуская густые клубы дыма.

Баконя кивнул головой.

— Напрочь? Чтобы больше никогда не видаться?

Баконя снова кивнул головой и поднялся.

— Скажите Елице, что, клянусь богом, святым Франциском и всем на свете, что, когда стану фратером и будут у меня деньги, я сделаю ей хороший подарок, пусть только она уговорит девушку выйти замуж, и как можно скорее. Конечно, перво-наперво надо, чтобы она привыкла к тому, что я не прихожу, скажите ей…

— К чему такие приготовления, зачем?

— Да ведь она может учинить что-нибудь над собой. Не смейтесь! Увалень говорит, что вчера она снова приходила к переправе и ждала более часу. Лицо почернело, говорит, как земля. Еще утопится, тогда и мне конец. В тот же миг в воду. И не думайте, что тогда и вас не тронут, тогда и вам с Елицей не сладко придется. Говорю не для того, чтобы вас пугать, вы знаете, я скорей себе зла пожелаю, чем вам, потому и решился сказать!

Доводы Бакони убедили наконец Сердара, он одобрил его намерение и пообещал замолвить словечко у Елицы. Условились так: сначала сошлются на тяжелую болезнь Брне, потом скажут, будто настоятель что-то пронюхал, не всю правду, а только то, что Баконя отлучается из монастыря за реку, и потому ему нельзя уезжать, а там наступит сбор урожая, и она уж сама решит выйти замуж.

На обратном пути Баконя заметил, что Вертихвост выглядывает из-за своей двери. Из дядиной кельи доносился громкий разговор. Брне кричал:

— Нечего тут вертеть: «так», «этак», не принес деньги, ступай, брат, с богом, а я уж знаю, что делать! А нет у брата, пусть ищет, где хочет, мне нужны деньги на леченье.

Из кельи вышел Крста, брат Вертихвоста. Баконя знал его; он был маленького роста, широкоплечий, круглолицый, с приплюснутым носом.

— Что-то злющий сегодня твой фратер! Когда-то, господи, угомонится! Как полагаешь? — спросил Крста Баконю, но он, не ответив, вошел в дядину келью.

— Сейчас же, не теряя ни минуты, поедешь в город, отвезешь письма фра Боне и адвокату. Возьми рабочую лошадь с вьючным седлом. Найми крестьянина, чтобы тебя сопровождал, но не давай ему больше двух плет в день. Ступай собирайся! — закончил Брне.

В город! Уж не послышалось ли, не приснилось ли это Баконе? Он едет в город, он, Баконя, только что вернувшийся с купанья, решивший остаться без обеда, чтобы не позабыть оскорбления Вертихвоста, бывший так же далек от этой мысли, как от мысли стать епископом!

— Иди собирайся, чего на меня уставился! — крикнул Брне, взглянув на него поверх очков.

Баконя пошел к настоятелю.

— Окажите мне услугу, — пролепетал он, — дайте мне серого… Посылает меня дядя в город со спешным поручением. Буду беречь его… вашего серого… как зеницу ока, и, ей-богу, ему не худо бы маленько поустать, а то больно пуглив…

— Что ж, ладно, возьми, — сказал спокойно настоятель. — Но ведь не поедешь же по такой жарище? К чему такая спешка?

— Боюсь, как бы дядя не передумал. Знаете, я никогда не был в городе!

— Никогда не был в городе? — удивленно повторил за ним настоятель. — Да не может быть!

И в самом деле, как могло это случиться? Баконя, которому пошел девятнадцатый год, который уже семь лет послушником; Баконя, переживший первую любовь, родившийся в двух шагах от города, наполовину вскормленный городом, покупавшим отцовские дрова, и вдруг никогда не был в городе! А ведь и Заморыш бывал там с дровами в первые же годы после ухода брата, бывали и Пышка и Ела — да все! Баконя скрывал этот позор, однако в город он действительно никогда не ходил. Но какая честь ехать в город на лошади с вьючным седлом, да еще в сопровождении крестьянина, который так или иначе узнает, что он не бывал в городе! Эта мысль тотчас умерила его восторг, потому Баконя и отправился к настоятелю. А сейчас возникла и другая мысль.

— Знаете, я не бывал у своих вот уже шесть лет. Если можно, я бы к вечеру добрался домой, переночевал, а завтра на заре в город и завтра же вечером вернулся по холодку в монастырь.

— Хорошо, хорошо, бери лошадь, только береги ее.

Когда Баконя сообщил дяде, что лошадь готова, а провожатый ему не нужен и что он хочет завернуть в Зврлево, Брне окинул его удивленным взглядом.

— Значит, ты и в самом деле полагаешь, что я тебя пошлю? Та-а-ак? А кто перевяжет мне ноги?

— Да Косой! Косой сделает не хуже моего. Он здесь и переспит… А если хотите, переспит фра Яков. Да, в конце концов, подумайте, шесть лет я не был дома, не видел