Шрифт:
Закладка:
Муся собралась.
– Побегу скорее, Мора голодная.
– Что же вы с ней так носитесь? Посидели бы еще, ничего не сделается вашей Море.
– Мы тут горючим запаслись, – подмигнул дядя Лева из-за деревянного фейерверка.
– Причесать ее еще надо.
– Вы каждый день ее чешете? – удивилась Надежа.
– А то! Умываю. Она чистоту любит. Я пол ей мету каждый вечер.
Муся накинула пальто с большими перламутровыми пуговицами.
– Что за «Мора» такая? Имя вроде не кошачье. Как ты до такого додумалась?
– Просто Кикимора, – Муся села и наклонилась шнуровать ботинки, – домовая, так сказать. У нее вообще-то два имени. Мусенька еще.
– Не понял. Ты кошку назвала в честь себя?
– Она не кошка.
– А что за зверь такой?!
– Мора – помесь, нечто среднее между кошкой, морской свинкой, и некоторыми другими зверями. Но она гораздо капризнее. Я до сих пор не знаю толком, как за ней ухаживать.
– А литературы нет? – подсказала Надежа.
– Книги, вырезки из газет, советы разные у меня есть. Но что толку? Она слишком капризна. Одним словом – нутрия...
Ботинки уселись на ногах, Муся притопнула сначала левым, потом правым, кивнула и была такова. Завтра спозаранку опять – те же разговоры.
Дядя Лева вообще-то замечательно ловко выжужживает цацки. Они у него всегда замысловатые. Дядя Лева нафантазировал сплюснутые, кубики, длинненькие и вроде морских коньков. И оттенки у древесины тоже разные. А потом некоторые еще тонируют и лакируют. Но лак кладут неощутимым слоем, не ради блеска, а ради чистоты и сохранности нежной, например, древесины липы.
Дядя Лева бормочет, а станок ревет послушно, так что хозяина не заглушает – тоже музыка…
– Почти двадцать лет рядом, а вы все вы да вы. Нехорошо это. И не то чтобы симпатии не было. Ведь все у нас по-дружески проистекает. А все равно – как айсберги. Может быть, мы и живем ради того, чтобы понимал один другого. Ведь не ради этих цацек мы живем! Я так думаю, жить стоит, чтобы человечность была… Чтобы протоптать дорожки от людей к людям. А как раз этого не успеваем! Вот, двадцать лет рядом, а ведь я еще не видел твоих детишек и ее кошку с морской свиньей в придачу!
– Она так с кошкой носится, как я о детях не забочусь, – посетовала Надежа, – а вчера прихожу домой, а Катенька, старшенькая моя, утешеньице, валяется на диване перед ящиком и ест «коровки». Весь палас усыпан фантиками. И ведь не спросит: «Ты, мама, наверное, устала? Приготовить тебе что-нибудь?» Не дождешься! И фантики не соберет, пока не повысишь голос. Эгоистка… И что бы вы думали она смотрит?! Джулию Робертс!»
Муся поспешала по Садовому в сторону метро. Холодная слякоть под ногами, на небе, между небом и землей. Пронзительный осенний ветер порывается смешать низ и верх. Бедная Мора, думает Муся, тощий котенок, промокший под дождем. Напротив Курского вокзала – место пересекать улицу. Муся втесалась в толпу, зырящую на светофор. На Садовом светофоры зависают вместе с толпами. Мусе давно надоели светофоры. Еще бы, с самого ее детства они не видоизменились ничуть. Муся придумала глядеть не на светофор, а на ту сторону улицы, на пешеходов. Когда толпа двинется – зеленый. Поглядела и вдруг замерла. Знакомый силуэт! Далеко, улица широкая. Но не узнать невозможно.
Толпа двинулась. Муся моргнула. Знакомый силуэт обернулся лошадиным. Конь с маленьким деловым всадником невозмутимо процокал мимо. Муся приняла разочарование, дивясь его дивной полноте, безукоризненной завершенности, художественному совершенству. Предельной осмысленности.
Вот такие зернышки смысла – пища для Моры. Хотя какой смысл? Вместо прекрасного человека – неизвестный конь. Смысла вроде и нет. А для Моры здесь не пустозвонство копыт об асфальт, а важная явь. Мора – голодный птенец. Муся должна принести ей и это зерно. Для себя Мусе ничего не нужно. Все зерна яви она собирает для Моры. У Моры нужда в них, Мора ими набивает брюхо. Мора хочет жить, хочет невесть чего. Мусе непостижимо, какая пропасть всего нужна этому потрепанному пернатому уродцу, этой мелкой твари, раздавленной теперь лошадью.
Муся принесла домой пакет молока, пакет «Коровок» и пакет «Китикэта» – все для Моры. Отворила дверь. Нет, Мора не ждет у порога. Муся сняла, пристроила на плечики тяжелое сырое пальто, сбросила мокрые ботинки, и приладила на ноги тапки. Мора все не вылезала.
– Мора, Мора, – тихонько позвала Муся, – Мора, Мора, Мусенька… – голос ее все мягчал, переливался из обычных тонов в интимные, а потом в плаксивые.
Она бродила по комнатам, растерянно озиралась и бормотала:
– Мора-Мора-Мусенька, да где же ты? Я тебе молоко принесла и даже сегодня «Коровки» не забыла, свежайшие. Сейчас сделаю чай с молоком. Да где же ты?
И тут она уловила слабый, жалобный писк. Как если бы Мора сидела в чулане с прищемленным дверью хвостом.
2.
На кухне куча проблем. Например, красный перец и корица слишком похожи. Приходится ломать голову, как бы не перепутать, и сладкую запеканку не сдобрить жгучим перцем. Но Муся придумала. Любимую Морой корицу она пересыпала в изощренную склянку, а перец оставила в банке попроще. Теперь ей стоит только вспомнить, что предпочитает Мора, и становится совершенно ясно, где корица, а где перец. Рядом с изощренной нарядной склянкой корицы на полке прозрачная пузатая банка с медом, янтарным и душистым, вызывающим мысли Винни Пуха и мысли о совершенстве.
Муся приготовила чай с молоком и медом. Нет, полное равнодушие. Мора все равно пищит:
– Хочу другой чай, и молоко, и мед! Как там!
Мора знает, как «там». Знает тамошний чай, молоко и мед. У нее прорва знаний, как и пропасть желаний. Мусе даже непостижимо, сколько их у нее. Мора – зверь, доверчиво прильнувший к ее груди, мурлычущий, свой, ближе не бывает. И она же – неизвестная, пришлая, ускользающая тварь, почти нечисть, потому что непонятная.
Муся угнездилась на диване, закуталась в плед, рядом насыпала «Коровки» горкой. Хороши, сверху похрустывают и разламываются, внутри тянутся. Фантики Муся комкает и бросает прямо на пол. Муся прислушивается – что внутри? Действуют ли «Коровки»?
