Шрифт:
Закладка:
На лице Пенкина отразилось было недоумение, но ненадолго. Он насмешливо улыбнулся и сказал:
– Ничего.
– Но ведь это невыносимо, ты согласен? – Почему же? Пусть человек выражает свою индивидуальность. Я хотел бы, чтобы все мои школьницы были столь же независимы. Я приветствую…
– М…! – прервала Машенька речь Пенкина, вскочила и ушла, хлопнув дверью.
Муся побежала за ней со всеми ее сумочками, Пенкин с шубой, а Маруся просто весело визжа. Они не заметили только билеты на пароход, которые Машенька оставила на столе, а в углу за зеркалом – Сашу Середу, пришедшего раньше всех – забрать приготовленный Мусей для кошек сверток по пути из «Спецмерупрбюро». Когда стали приходить заказчицы, он забился в угол и задремал там.
– Саша, ты здесь? – окликнула его Муся, вернувшись в комнату без Машеньки, Пенкина и Маруси, которые отправились каждый по своим делам, но зато с Манюсей, – извини, забегалась. Я сейчас соберу косточки. Как кошки поживают? Дома тепло?
– Я не помню.
– Надо как-нибудь утеплить. Наладить отопление.
– Ерунда все это. Бесполезно. Не нужно.
– Что не нужно?
– Да то, что всем так нравится. Уют, тепло, финтифлюшки.
– Не поверю, – воскликнула Манюся, – что тебе не нравятся мои глаза. Ни у кого нет таких красивых глаз, как у меня. Мне говорили даже иностранцы. Во всяком случае, ни у одной нашей переводчицы. Посмотри внимательно мне в глаза. Неужели не нравятся?
– Какие еще глаза, – хмуро отвечал Середа.
– Оставь его в покое, – посоветовала Муся, – он потом посмотрит. Обязательно.
Манюся сочувственно улыбнулась.
– Я не о глазах своих даже говорила. Но о том, как много в мире красоты и счастья. И радости. И хороших людей. И орехов с медом. И произведений искусства. Писем от друзей. Музыки. Танцев. Игр. Маринованных грибов. Жульенов. Шампанского. Садов. Фонтанов. Приключений. Любви. Побед. Изюма. Облаков. Мудрости. Зверей в зоопарке. Часов – на тонкой цепочке, и массивных, и с кукушкой. Ликеров. Сыров. Гор. Можно лопнуть, я не знаю, как все это вместить! А еще вернисажи, Новый год и день рождения, артисты, родители, названные братья, драгоценности, игрушки, древняя архитектура, модерновая архитектура, подарки, колодезная вода, просвирки, любимые книги, баня-сауна, мечты, церкви, жемчуг и перламутр, дети, сигареты с ментолом, джаз, зеркала, свечи, путешествия...
Середа пропал. Никто не знал, где он. Его коммунальная комната осталась открытой и пустой, кошки бродили неприкаянные, соседи отмалчивались, но кошек кое-как подкармливали. На работе Середу тоже больше не видели…
В кружке живо обсуждал происшествие. И вспомнили, что как раз тем вечером, когда Саша в последний раз появился у портнихи, Машенька забыла на столе билеты до Астрахани, они тоже пропали, Машенька так и не увидела фиолетовых уток и была безутешна… Стали тщательно восстанавливать картину, и оказалось, что в промежуток времени после бегства Машеньки, Пенкина, Маруси и Муси и до возвращения Муси с Манюсей Саша оставался в комнате один. Потом он поспешно распрощался с Мусей и Манюсей, и ушел. Пришлось признать, что скорее всего, он взял со стола забытые Машенькой билеты… И, наверное, уплыл в Астрахань…
– До чего обманчива внешность, – сокрушалась Машенька, – он казался порядочным и добрым!
– У него отсутствовало чувство ответственности, – возражал Пенкин, – как у двоечника. И, вообще, он ничем не интересовался. И не читал ничего!
Настала зима, а Середа не возвращался. Получалась странная картина. По Волге, покрытой мощным ледяным настилом, плыл пароход. А на нем – веселый и безответственный Саша Середа. Благоуханная весна, мечтательная осень, солнце, звезды, облака и вода, листья и небо перемежались между собой, переливались одно в другое, а он все плыл по бесконечной реке…
У него при обыске нашли книги, много книг, и «Архипелаг», и еще целую стопку, и даже несколько ксерокопированных модных журналов. Они хранились у него годами. Предпоследний из чтецов, почти самый бесстрашный, но все же не самый – тот, кто знал, у кого книги, но не хранил их сам – никто так и не узнал его имени – просил, должно быть, Сашу, пусть полежат, и Саша подбирал их, как бездомных кошек, и складывал на одежный шкаф. Из-за того, что Саша ничего не читал и даже не интересовался тем, что творится на белом свете, предпоследний, должно быть, полагал, что придумал очень ловкий ход, что подозрение может пасть на любого из кружка, только не на Середу. А получилось иначе. Вначале Середа сидел в следственном изоляторе, потом был заключен на принудительное лечение в психушку.
Спустя некоторое время в кружке сопротивленцев узнали, где Середа. И тогда плывущий на пароходе двоечник вдруг сделался невероятно прекрасен. На него даже заглядывались летящие мимо птицы. А вокруг головы стали проступать черты нимба… Машенька посочувствовала в сильных выражениях, и взяла себе сразу трех его кошек. Еще по одной досталось Манюсе и Мусе.
Муся задалась целью повидать Сашу. Она была уверена, что поговорив с ним, придумает, как помочь… Во всяком случае, передаст лимоны, чеснок и теплую одежду. Так она снова попала на станцию «Мусино», побывала в белом изуродованном доме на холме, с решетками на окнах и абракадаброй на табличке. Ей опять пришлось говорить с тем же начальником в жесткой шапочке.
– Кто вы такая? Вы мешаете мне работать! Сказано вам – невозможно!
Он даже передачу взять отказался.
А Манюся рассказывала своему жениху-иностранцу по-английски:
– Саша был необыкновенный, как редкостный тюльпан с прожилками. Он оставил мне кошку. Самую пушистую. Самую белую. У нее мордочка унылая, и брови домиком. Она напоминает мне его.
ПОРТНИХА, десять лет спустя
1.
Муся распутывала перепутанную бечеву. Наматывала ее на палец.
– Жить нужно ради счастья! – заявила она.
Надежа встрепенулась (Муся про себя прозвала так Надежду – это имя ей подходило больше).
– Хорошо тебе, – а я вот не могу быть эгоисткой. У меня дети. Теперь они рюкзачки хотят. – Надежа тяжело-тяжело вздохнула. – А по-моему, кто с рюкзачками – все эгоисты. Они людей не уважают, пихают, толкают и притесняют в общественном транспорте.
– Может, у них в рюкзаках их Моры сидят, – предположила Муся, – так нужно, чтобы зверям было удобно…
Токарный станок жужжал для голосов необоримо. Но
