Шрифт:
Закладка:
Она все узнавала. Только вместо огромной, легкой, крылатой двери тут была другая – громоздкая и страшная, со стандартной ручкой, торчащей непомерно низко. Неряшливый электрический звонок кое-как приляпан под ребром двери. На изначально выглядящей лживо, черно-желтой табличке значилось: «Спецмерупрбюро». Мусю покоробили искажения. Она позвонила. Дверь приоткрыли, но чуть-чуть. В щелку она увидела новые искажения и, казалось, непоправимые, в огромном, когда-то светлом, холле.
– Что здесь?
– Посторонним нельзя.
– Почему?
– На табличке написано. Вы не умеете читать?
– Зачем окна забиты фанерой?
– Идите к начальнику, спросите у него, – пригрозили Мусе.
Начальник сидел в бывшей маленькой спаленке с куполообразным потолком и полукруглым окном. Все здесь было изуродовано. У начальника – злое лицо и белая твердая шапочка. Он сразу взглянул на Мусю неприязненно, а остановив взгляд на перламутровой пуговице ее плаща, поморщился от отвращения.
– Кто вы такая?
Муся не захотела знакомиться, но взволнованно заговорила:
– На дощечке написано «Спецмерупрбюро». Это ровно ничего не значит. А я должна знать, что здесь такое.
– Так, – вкрадчиво заговорил начальник, – и вы считаете, что ведете себя нормально?
– Ну да. Мне надо знать, что здесь такое. На вашей табличке – абракадабра!
– Я – главврач пансионата для умственно отсталых. Я работаю, а вы врываетесь в мой кабинет!
– Так здесь?..
– Вы ведете себя ненормально!
– Совершенно с вами согласна, – сказала Муся и ушла.
Уже в темноте она добралась до незнакомой станции. Станция звалась «Мусино» – заброшенная и очень далекая. Поезда здесь останавливались редко, почти никогда...
***
Белый дом на Мусином холме являлся фантазией Александра Лукьяновича Середы, обитателя восемнадцатого столетия. Образованный, деятельный человек, успешный и состоятельный, однажды и он состарился. И решил, что теперь самым благодатным поприщем было бы уединение. Но, разумеется, уединение безмятежное – поэтичное и красивое – сельская жизнь. Он стал готовиться к поприщу лени основательно, как готовился бы к любой полезной деятельности, если бы не предпочел вложить средства в домостроительство.
Пригласил архитектора. Тот явился в нарядной шляпе с зеленой лентой. Оба отправились в Мусино осматривать участок. При этом они выглядели торжественно, как если бы собирались заложить целый город. Архитектор был доволен, встретив у заказчика такое осознание необычайной значимости происходящего, такое верное настроение.
На Мусином холме Середа провел детство, неподалеку располагалась небольшая усадьба его родителей. До сих пор он был убежден, что трава, небо и вода на этом холме – самые прекрасные на свете. Он и предположить не мог, что почувствует нечто настолько особенное, затеваясь строить собственный дом.
Строительство – занятие как будто будничное. Да и сама мысль обычная. И явилась она результатом в какой-то мере даже и усталости. Но с того самого дня, когда Середа показывал архитектору Мусин холм, он ощущал себя вовлеченным в важное дело – дело созидания.
Дом строился, а старик Середа расцветал. И тешило его не тщеславие, нечем было тщеславиться. Он навидался в мире всякой архитектуры, а свой дом задумал довольно обычным для своего времени, основательным. Его век как раз породил стиль, благоприятный для архитектуры именно в смысле основательности. Но не одна только добротность постройки радовала хозяина.
Он не заскучал, даже когда работы завершились. Дом ему нравился. Но к радости примешалось волнение за свое творение, знакомое каждому созидателю. Дом содержал в себе тайну слишком значительную, чтобы быть вполне уютной – тайну своей судьбы. Дом долговечен, как баобаб. Кто его знает, что будет, кто станет жить здесь через сто или двести лет? Середа, конечно, надеялся, что в выстроенных его заботой стенах будут мирно жить люди, с благодарностью вспоминающие его. Что живые не позабудут ухаживать за могилами мертвых (семейная усыпальница располагалась неподалеку).
Дом выглядел невинным младенцем в своей безмятежной красе. Стоит ли упоминать о том, что был он белейшим из всех вновь отштукатуренных зданий, что имел стройные колонны, похожие на упругие стебли, на которых мог покоиться чистый утренний туман?
Дом освятили и впустили первого кота. А после новоселья там осталось в одиночестве взволнованное, забрызганное водой семейство Середы. (Ведь на решение в пользу дома повлияло и внушающее нежность число внуков и внучек.) К вечеру даже самые шумные из детей притихли. Но объятия незнакомого дома оказались ласковы. Дом обещал крепость и защиту, радость и покой.
Дом постепенно привыкал стоять на Мусином холме… В его залах солнечно светился паркет. В его спальнях витала дымка. Всюду стоял запах чистоты и свежести сада. Все оставалось еще безукоризненно гладко, как будто в дом и не входил человек. Но и люди тоже постепенно привыкали к дому… Дети, Сашки и Лукьяшки, начали осваивать пространство, бегая по комнатам. Взрослые стали разговаривать чуть звонче, перестали прислушиваться к каждому шороху.
Только гости еще долго поднимались по прочной широкой лестнице, как будто по шаткому висячему мосту, а уезжая, чувствовали, что побывали в несколько призрачном доме. Поскольку никогда раньше на Мусином холме этого дома не было. А одна дама – чрезвычайно красивая, умная и веселая, без устали бродила по дому, по аллеям, и снова по дому… То к окну подойдет, то выйдет на балюстраду. Дама очень радовалась, и как будто без всякой причины. Удивительно, но никто не мог вспомнить, как ее зовут и откуда она…
Дом приручался, обживался. Наконец пришел черед назваться его хозяевами тем, кто считал его уже старым домом! Дом приобрел степенность, одаривая уютом и теплом уже по-настоящему профессионально. Он топорщил свои стены, нахохливал крышу и балюстраду так, чтобы они казались покрепче. Легенды и истории причудливой тканью драпировали углы, камины, окна и потолки. Ленивые кошки слонялись по дому и спали в креслах.
Но однажды пришли мятежники. Они стали убивать Сашек и Лукьяшек, а кого не убили – прогнали, оборвали узорчатые ткани и почти разрушили дом за его верность. Ободранные голодные кошки еще долго слонялись по окрестностям.
Кладбище, где веками покоились мертвые Сашки и Лукьяшки, тоже было перерыто. Кости брошены в реку. Река унесла их так же далеко от родимого Мусиного холма,
