– А я – почтить память несостоявшегося великого пианиста, – кивнул Лебедев.

– Вы, наверно, к Женечке Карелиной? – догадался Дмитрий Сергеевич. – Передавайте и ей, и её маме большой привет от Чарского!

– Непременно передам! – согласился Сергей Никитич. – А почему бы вам самому не зайти к ним?

– Честно говоря, не хочу обременять их своим присутствием. Знаете, это будет похоже на известное стихотворение: «И потекли людские толпы…» – с подвываниями продекламировал Чарский, вызвав искренний смех у собеседника.

– Тогда желаю вам успешного сватовства. – Лебедев протянул Димочке ладонь. Чарский ответил на рукопожатие, решив, что встретить по дороге настоящего мужчину – хорошая примета.

Когда Сергей Никитич переступил порог палаты, где лежала Женечка Карелина, он ожидал чего угодно, только не такой реакции со стороны бедной девочки. Она уставилась на Лебедева, как на привидение, глаза её расширились от ужаса, губы приобрели пепельный оттенок, и Женька дико завизжала, пытаясь спрятаться под одеяло с головой:

– Только не заставляйте меня играть! Я не хочу играть! Я ненавижу пианино!

Лебедев, побледнев, выронил цветы и шагнул спиной вперёд обратно в коридор, чуть не столкнувшись с вбежавшей в палату на крик медсестрой. Это было выше его сил, и он сам чуть не разрыдался от переполнившего его сердце горя. Несчастный ребёнок! Её лишили даже мечты о сцене!

Эльвира обхватила дочь руками и терпеливо шептала ей в ухо: «Ну тише, тише, моя лапушка! Не переживай так, никто не будет тебя заставлять ничего делать. Всё будет хорошо, моя девочка!»

Постепенно Женя успокоилась, ей сделали укол, и только трепещущее, как у птенчика, сердечко выдавало её недавний испуг. Инна Ивановна заменила Эльвиру у постели девочки и отправила Карелину из палаты: не оставлять же потрясённого посетителя в таком состоянии!

– Здравствуйте, Сергей Никитич! Извините, что так получилось. Врачи сами не ожидали подобной реакции. Никто не ожидал, – потерянным голосом произнесла Эльвира, постоянно оглядываясь на дверь палаты, за которой страдала её дочка.

– Вам не за что извиняться, Эльвира Михайловна! Девочка не виновата в том, что с ней сотворили эти скоты в человеческом обличье. Я убил бы их своими руками, несмотря на то что одна из них – ваша сестра. – Лебедев позволил себе вслух выразить своё отношение к произошедшему, потому что искренне жалел о несостоявшейся Женькиной судьбе.

– Знаете, я столько лет считала, что у меня нет никого в этом городе, – даже сестры, которая раньше не особенно-то хотела родниться. И вдруг я отчего-то решила встретиться с ней и доверить ей свою дочку. Почему судьба не остановила меня, не сделала предупреждающий выстрел в воздух? Отчего ей понадобилось стрелять сразу на поражение? – Лицо Элки страдальчески исказилось, и Лебедеву сразу захотелось пожалеть её.

– Эльвира Михайловна, я хотел рассказать Женечке о фестивале, на котором она должна была выступать в качестве почётного гостя. Мы вспомнили о ней и стоя аплодировали, а потом победительница конкурса сыграла Женину любимую рапсодию, – почему-то сказал Сергей Никитич.

– Что же вы о ней, как о мёртвой? У неё ещё всё будет хорошо! Она настоящая умница, и я в неё верю. – Глаза Эльвиры сияли такой убеждённостью, что Лебедев невольно заразился этим всепобеждающим материнским чувством и слегка успокоился.

– Я ещё зайду к Женечке, только позже, хорошо?

– Сергей Никитич откланялся, сунул Карелиной пакет с конфетами и виноградом и быстро зашагал по коридору прочь.

Похоже, ещё одна история добавилась в копилку его горестных воспоминаний, решил он после посещения больницы.

Чарскому повезло значительно больше.

При виде его довольной физиономии, прячущейся за великолепным букетом Таниных любимых белых лилий, Исаенко дрогнула и простила Димочку. Ещё бы: она ведь столько лет трогательно и самозабвенно любила этого человека! И вот мечта всей её жизни стояла перед ней на коленях посреди больничной палаты и торжественно клялась в вечной любви и искреннем желании связать с ней судьбу!

– Шутить изволите, господин Чарский? – настороженно усмехнулась Танечка, не сводя глаз с такого родного лица и потрясённо читая на нём раскаяние, любовь, нежность. «А глаза такие честные-честные», – обязательно сказала бы Элка при виде цветущей Димулиной мордахи, спрятанной в цветах.

– Никак нет, госпожа Исаенко! – радостно осклабился Дима.

Ура! Его не выгнали! Его слушали, и слушали благосклонно! И Чарский продолжил свою тщательно подготовленную импровизацию:

– Танечка, если тебе нравится моя фамилия, я готов поделиться ею с тобой – ведь это единственно дорогое, что у меня осталось, кроме тебя, конечно!

И Таня, не веря собственным ушам и не до конца осознавая, что вообще происходит, с ослепительной улыбкой сказала вовсе не то, что собиралась выложить Чарскому при встрече. Она сказала «да»!

39

Савельев вызвал такси и всё-таки вдоволь накатался по ночному городу.

Что-то пошло не так в их отношениях с Карелиной. Женщина почему-то упорно не выпускала их за рамки банального романа, а ему хотелось большего, неизмеримо большего! Он мечтал видеть Элку каждый день, рассказывать ей о том, как прошёл день в мэрии (или не в мэрии, Антон готов был к любой другой работе), и даже воспитывать ещё одного чужого ребёнка, если только это будет Элкина дочь Женя.

Отчего же Эльвира так противилась столь простому и правильному решению? Обычно женщины сами стремятся замуж за своих любовников, а тут такое мягкое, но решительное сопротивление! Конечно, Карелина не совсем обычная женщина, иначе Савельев просто не заинтересовался бы ею. Но ведь она любит его, любит по-настоящему: в этом Антон ни на миг не сомневался! Почему же тогда Эльвира его отвергла?

«Отвергла, отвергла, отвергла», – загрохотало вдруг нестерпимо болезненным эхом переставшее слушаться сердце, и тут же острая, раздирающая внутренности боль когтистой лапой прошлась по груди Савельева, безжалостно пригвождая его к сиденью машины. Этот приступ ничем не напоминал те слабенькие предвестники, что Антон чувствовал несколько раз накануне. Вечно Второй с внезапной ясностью понял, что умирает. Умирает именно сейчас, прямо в такси, так глупо и невовремя!

Савельев хотел что-то сказать, но сумел издать только странный скрипучий