Пересказав ему беседу со служанкой, я умолчала, какими способами вышла на нее и произнесла, волнуясь:

— Получается, что когда ваша матушка спустилась с террасы, ваш отец был еще жив. Он ушел, а ваша матушка осталась и… ослепила вас. Что произошло потом? Ее ведь схватили сразу же?

— Я этого уже не видел, — коротко ответил Тристан.

— Но слышали! — повысила я голос. — Почему вы прячетесь, как… как устрица в свою раковину?! Даже я желаю знать правду!

— Тише! — он вдруг безошибочно поймал меня и притянул к себе, зажимая мне рот ладонью.

Я уронила картину и оказалась прижатой к его груди — как будто меня притиснули к мраморной доске. Кожа Тристана была горячей, как у лихорадочного больного, а сам он дышал коротко и порывисто, словно и он волновался…

— Никогда не говорите ничего подобного, если хотите остаться в живых, — сказал Тристан мне на ухо. — Сейчас я вас отпущу, но пообещайте, что не будете больше так опрометчиво кричать. Кивните, если поняли…

Я кивнула, и он медленно отпустил меня.

— Что же плохого в том, чтобы узнать правду? — спросила я уже тихо.

— Потому что иногда правду узнают только перед смертью, — сказал Тристан.

Теперь мы сидели, сблизив головы, и он нашел и сжал мою руку, поглаживая большим пальцем мою ладонь.

— Во что вы ввязались, бесстрашная и глупая леди? — говорил Тристан. — Разве я не просил вас позабыть обо всем?

— Ваша матушка не убивала герцога, — сказала я упрямо, — и вы не убивали.

Его прикосновения должны были действовать успокаивающе, но происходило наоборот — я тоже загорелась, как и он сам. Щеки мои пылали, а сердце стучало быстро и неровно.

— Даже если вы пришли к такому выводу, не стоит озвучивать это, — сказал Тристан. — Кто видел, как вы разговаривали со служанкой?

— Никто. Мы были в беседке. Хотя… когда шли ко дворцу, многие могли видеть нас из окон.

— Поэтому я настоятельно прошу позабыть обо всем, что вы вызнали, — он говорил негромко, но голос его одурманивал меня.

Тристан не мог видеть, но я-то была зрячей. Я смотрела на его губы, и думала, что мужчина с такими алыми губами, наверное, и целует обжигающе.

— Вы меня поняли? — закончил брат герцога, а я поняла, что не слышала ничего из того, что он сейчас пытался до меня донести. — Никогда больше не расспрашивайте об этом, забудьте. Леди Изабелла?..

Надо было подтвердить, что впредь я стану вести себя благоразумно, но именно сейчас благоразумие покинуло меня.

— Если Милдрют вам не любовница, — сказала я совершенно невпопад, — и вы живете в уединении, получается, у вас нет женщины?

Я смотрела на его губы, и увидела, что они дрогнули в чуть заметной улыбке.

— Получается, что так, леди Изабелла, — сказал Тристан, ничуть не смутившись, и продолжая поглаживать мою ладонь. — Поэтому с вашей стороны было слишком жестоко предложить мне игру на раздевание. Но к чему вы спрашиваете об этом?

— Почему у вас нет конкубины? — проигнорировала я его вопрос. — Не спрашиваю про жену, но хотя бы любовница?.. Король Рихард так озабочен потомством, а вы не хотите утешить его двумя-тремя внучатыми племянниками.

— Вы очень прямолинейны, — он усмехнулся. — При чем тут король? Разве для союза двоих нужно желание третьего?

— Не увиливайте! — вспылила я. — Стоило вам попросить — и король притащил бы любую!

— Тише, — снова напомнил он мне. — Возможно, всё дело в том, что я не согласен на любую.

— Только в этом? — спросила я дерзко. — Или в том, что драконы — ненасытны в плотской любви, а вы всем пытаетесь доказать, что вы — не дракон!

На секунду пальцы лорда Тристана до боли сжали мою ладонь, но в следующее мгновение он уже отпустил меня и сказал, как обычно, мягко:

— Но ведь я и в самом деле не дракон, леди Изабелла. Вы, возможно, не знаете, но у драконов не бывает телесных изъянов, они не болеют и тем более не бывают слепыми.

Да, я это знала, и насупилась, потому что всегда неприятно убедиться в собственной глупости.

— Лучше последуйте моему совету, — миролюбиво предложил Тристан. — И давайте после обеда прогуляемся в торговые ряды, я так и не решил, что подарить вдовствующей герцогине.

Легко было сказать — «следуйте моему совету», но в самом деле ему последовать — вовсе нелегко. Как назло, в торговых рядах первым мне на глаза попался цветочный горшок с амарантом. Алые «змеиные хвосты» были небольшими — всего в палец длиной, но я долго смотрела на них, похожих на потеки крови, а потом сказала Тристану:

— Разрешите, я куплю леди Ромильде подарок и от себя лично? Я вижу тут прекрасный амарант. Хочу подарить его взамен того, что разбила в день нашей с вами встречи.

— Очень хорошая идея! — восхитился Тристан. — Замечательная задумка, леди Изабелла!

Сам он купил для вдовствующей герцогини брошь из серебра, с синими камешками, и мы вернулись во дворец, разговаривая лишь на отвлеченные темы и никак не касаясь истории убийства герцога. Но в покоях лорда Тристана меня ожидал неприятный сюрприз: картина, которую я оставляла на столе, исчезла.

Это испугало меня, и я подумала, что лорд Тристан был прав, советуя не вмешиваться в прошлые дела.

Поразмыслив, я рассказала ему о пропаже. Он ничем не выдал тревоги и даже усмехнулся, и поспешил меня успокоить:

— Все к лучшему, леди Изабелла. Пусть эта картина пропадет. Вы так и не сказали, что было на ней, и думаю, нам не надо больше об этом заговаривать. Будем считать, что ее и не было.

Но я не могла просто взять позабыть обо всем. И ночью спала, вздрагивая от каждого шороха. Неро видел картину и рассказал Ланчетто. Ланчетто попросил привезти картину, посмотрел и не нашел в ней «ничего примечательного». И теперь картина пропала. Кто-то во дворце так же, как и я, считает, что картина не случайна.

Утром субботы мы отправились поздравлять именинницу. Проходя по террасе, я не могла не посмотреть вниз. Струя в фонтане была прозрачной, и на каменных плитах внизу не было кровавых луж. Много лет назад отсюда точно так же смотрела вниз мать Тристана. Я попыталась мысленно представить тот день, когда все произошло — Бьянка смотрит на праздник с террасы, потом спускается, и герцог, оставив жену, уходит. А Бьянка ослепляет сына. Это не вписывалось в мою теорию о том, что мать наказала сына за убийство. И это означало, что Бьянка не могла совершить убийство. Если у нее не было сообщника, конечно.

— Вы