Сев на скамью, я спросил мальчика, во что он играет. Ответив на один вопрос, мальчик задал их мне больше десятка.

Вечером я был у Ирэн в гостях. Жила она в отдельной двухкомнатной, хорошо обставленной квартире, на втором этаже, недалеко от площади. Ирэн встретила меня одна, мальчишка уже спал. На ней было белое шелковое платье, небольшое декольте открывало ее красивую шею.

— Ирэн! — чуть слышно прошептал я ей. — Ради бога, расскажите мне о себе. Вы не такая, как все... Вы какая-то особенная.

И вот когда я сказал ей эти последние слова «Вы какая-то особенная», Ирэн, я это заметил, несмотря на весь пыл моего сердца, слегка вздрогнула и, как мне показалось, с деланной грустью сказала:

— Ошибаетесь, мой милый. Я такая же, как все женщины, но только счастья мне не дано. Семнадцати лет меня выдали замуж за первую скрипку оркестра нашей филармонии. Сначала увлекала новая обстановка, особенно, когда мы уезжали на месяц-два ежегодно в Москву, к тестю, который был довольно известным композитором, писавшим больше для кино. Встречи с киноактерами мне нравились, а первая скрипка оказалась суха, как и дерево, из которого она сделана, и ничего в ней мужского, о чем так мечталось в девичьи годы, никогда не было. Война оборвала и без того тонкую нить нашей семейной связи.

Ирэн замолкла. Полумрак, царивший в комнате, надежно скрывал от меня выражение ее светло-голубых глаз, и только лишь ее высокая грудь дышала часто и тяжело, выдавая волнение.

— Ирэн! Ну, а дальше, дальше что было? — с той же настойчивостью допытывался я. — Скажите, вы оставались здесь при оккупантах?..

Фомин неожиданно умолк и, лишь закурив, продолжал:

— Вы знаете, что ответила мне Ирэн? Она, не задумываясь, прямо, но уже зло выпалила: «Жить при немцах — это не значит, что жить с немцами, а потом вы не прокурор, а я не подсудимая. Кто вам дал право меня так допрашивать?» Встав с дивана, она стала почти истерически что-то выкрикивать. Я хотел было ее успокоить и ругал себя за излишнюю назойливость и любопытство, но в этот момент осторожно постучали в дверь. Ирэн бросилась ко мне и, не давая мне опомниться, вытолкнула в соседнюю комнату, где спал мальчик. «Ради всего на свете, посидите там... Я потом вам все-все расскажу, мой милый. Только вы не обижайтесь». И она, тут же выскочив обратно, побежала к входной двери. Оттуда еще раз послышался настойчивый, но осторожный стук.

— А, Ирочка! Наше вам! — послышался звонкий молодой голос вошедшего. — Я, кажется, немного опоздал, но это не страшно. Не правда ли?

Сквозь узкую щель двери я увидел высокого, статного юношу, кажется, в звании старшего лейтенанта, бросившегося сразу к Ирэн. Да, да! К той самой Ирэн, которую лишь полчаса тому назад я боготворил и боялся притронуться к ней. Отстранив слегка от себя юношу, Ирэн, или Ирочка, как ее фамильярно называл старший лейтенант, открыла дверь и, взяв меня за руку, представила нас друг другу.

— Будьте знакомы. Вот это мой двоюродный брат, — она показала своим маленьким пальчиком на меня, — а это... — вначале она намного растерялась, но быстро нашлась, — а это мой давнишний школьный товарищ. Вот и совсем хорошо. Вместе поужинаем, — весело прощебетала Ирэн, довольная своей находчивостью. Пока наша хозяйка подогревала чайник, юноша, видимо, решил, что третий — всегда лишний, и незаметно улизнул. Но едва закрылась за ним дверь, в квартиру с шумом ворвался довольно страшный на вид майор-артиллерист с огромным вещевым мешком в руках.

— Ируся, — стал он громко звать вышедшую на кухню хозяйку, — иди сюда! Я к тебе только на один вечер, в командировку еду... А вы кто будете? — только теперь заметив меня, удивленно спросил майор. Я встал и представился. — Так, так, — сказал немного озадаченный майор. — Хотите с нами вместе поужинать? Что же, оставайтесь — опрокинем по рюмочке, другой...

Я нарочито вежливо поблагодарил его за приглашение и поспешил удалиться. Когда я спускался вниз по ступенькам, на площадку выбежала Ирэн. Она о чем-то умоляла меня, клялась, но я не слышал ее. У меня родилось новое сильное чувство — чувство ненависти к этому человеческому подонку, и я только успел крикнуть ей: «Молодая красивая дрянь». А утром Ирэн арестовали. Как потом оказалось, она была завербована немецким гестапо давно, а притон ее служил лишь приманкой для недалеких простачков и политически близоруких людей... 

Рассказ Фомина крепко запал в души его слушателей, и недаром Водянник со свойственным ему спокойствием решил:

— Це дило треба розжуваты.

Зимне-весеннее наступление наших войск, приведшее к освобождению от фашистов значительной территории, приостановилось. Новая линия фронта стабилизировалась, и обе стороны усиленно готовятся к предстоящим летним жарким боевым охваткам.

Наш передний край — река Миус. Противоположный берег, занимаемый немцами, высокий, и их наблюдателям хорошо видно, что делается у нас.

Оборудование главной полосы обороны идет неважно. Войска отрыли полностью лишь одну сплошную траншею на первой позиции, а дальше отдельные окопчики, легкие убежища.

Люди знают, что все равно через месяц-два мы будем снова наступать, поэтому находятся сердобольные командиры, которые под видом заботы о бойцах боятся заставить их поработать киркой и лопатой.

Я ездил за Батайск в одну большую кубанскую станицу, где расположился штаб 4-го казачьего кавалерийского Кубанского корпуса, или, как мы его называем, «четыре К». Доложил командиру о необходимости проведения оборонительных работ в Приазовье и в дельте Дона. Он выслушал меня очень внимательно и внешне сочувственно. Но когда я сказал, что в штабе фронта рассчитывают и на помощь корпуса, находящегося пока в резерве, то командир явно заволновался, изменился даже в лице и процедил сквозь зубы:

— Мои казаки люди немолодые. Пока на конях сидят, они воины, хорошие рубаки, а сними их с седел — и не соберешь... Они по околоткам со своими хворобами ходить будут. Нет, я их не могу послать копать землю.

Так мы и попрощались тогда с генералом — холодно, не поняв