– Он здес!

По-светски шаркнув ножкой, я потянул створку на себя. Медная табличка, уминавшая обивку, извещала: «ОСТАПЕНКО Серафим Иванович».

За порогом открывался не шибко большой кабинет, чей хозяин сутулился за столом. Морща лоб и болезненно кривясь, он читал «Вечерку», время от времени прикладываясь к огромной кружке с холодным чаем.

– Серафим Иваныч, доброе утро! – воодушевление и радость едва умещались в моем организме. – А я к вам!

Остапенко уставился на меня взглядом диким и даже загнанным, но давать ему время, чтобы разобраться в ситуации, нельзя. «Куй железо, не отходя от кассы!»

– С хорошими и приятными новостями, – распинался я, торжественно вынимая из портфеля диск с альбомом «Voulez-Vous», подписанный всей четверкой. Жалко было отдавать, конечно, но на что только не пойдешь ради коллектива!

Посреди цветастого конверта моей рукой было размашисто выведено: «Dear Mr. Ostapenko from grateful artists».

– Позвольте вручить этот скромный подарок от всей группы «АББА», – торжественно провозгласил я. – Шведы были просто очарованы высоким уровнем организации концертов в Москве! Да и шведки тоже, – мое лукавое подмигиванье отозвалось у Остапенко нервным тиком. – Прошу заметить, – приглушил я голос, – подписан альбом Агнетой Фельтског, той самой очаровательной блондинкой с проникновенным голосом.

– Благодарю, конечно… – сипло выдавил Серафим Иванович, бережно, кончиками пальцев принимая подарок.

– Да нет, в самом деле, и концертные площадки, и транспорт – всё было продумано до мелочей, – я непринужденно занял ближнее кресло, и Остапенко опустился на свое, по ту сторону столешницы. – Ох, Серафим Иваныч, Серафим Иваныч… – Мне удалось правдиво изобразить смущение. – Простите меня за грубость на том совещании, но я просто жутко боялся и министра, и вас! Вот и сорвался…

– Неужто мы такие страшные? – усмехнулся Остапенко.

– Серафим Иваныч! – прочувствованно взвыл я. – Вы – профессионал, а я новичок во всей этой концертной деятельности! О, вы даже не представляете себе, сколько уже раз я испытывал малодушный позыв бросить всё! Вот, побегал худруком в Ленинграде, и понял, что есть великая разница между тем, чтобы участвовать в концерте – и готовить его!

– Да! – смачно обронил мой визави. – На сцене не истреплешь столько нервов, сколько попортишь их за кулисами! Уж я-то знаю… А где выступали хоть?

– В актовых залах Военмеха и Радиополитехникума, – перечислял я, – и еще во Дворце культуры и техники – это, который при Кировском заводе. Ну, сами понимаете – каков ансамбль, такова и сцена! Будем работать… Вон, скоро на Олимпиаде выступим!

– Ну, да… – промямлил Серафим Иванович в затруднении. – М-м… Данил? Я не ошибся?

– С утра был Данилом, – пошутил я ради «теплой, дружеской обстановки».

Остапенко вымученно улыбнулся. Человек он, может, и вредный, но принципиальный – пакостью отвечать на раскаяние и благодарность не станет. Не должен. Наверное…

– Видите ли, Данил, возникли определенные… хм… проблемы. Некоторые товарищи полагают, что песни на иностранном языке недопустимы… И их можно понять.

– Понять-то можно… – затянул я, придавая лицу озабоченность. – Но ведь можно и меры принять! Неужто те, о ком вы говорите, не понимают, что их позиция тянет на обвинение в шовинизме? Как минимум, в культурном? И в расизме заодно, и в национализме! Да разве можно перевести украинские народные – и не потерять мелодичность мовы? Нет, ну вот как переведешь мягкую протяжность «Нэсэ Галя воду»? А грузинские застольные? Да ну… Вон, «АББА» на английском поет – так уж вышло, так в Европе принято. И у нашего ВИА тоже много песен на инглише – ведь мы хотим, чтобы нас поняли и приняли на Западе! Иначе валюту не заработать! А переведешь, будет не то – русский язык душевнее…

– Вы знаете украинские песни? – заинтересовался Остапенко.

– У меня дед с бабушкой под Винницей! – поделился я конфиденциальной инфой. – Каждое лето к ним ездил.

– А я сам из Умани… – задумчиво проговорил Серафим Иванович, и встряхнулся. – Давайте так поступим, Данил… Вы пока никому… э-э… про культурных шовинистов, а я провентилирую вопрос. Хорошо?

– Хорошо, – живо согласился я, и придал важности лицу. – Скоро у «АББА» новый альбом выйдет… «Super Trouper» называется. Занесу вам лично!

Улыбаясь, Остапенко протянул руку, и я ее крепко пожал тонкие пальцы бывшего пианиста.

 Вторник, 17 июня. Позднее утро

Липовцы, улица Ленина

 Обычно у меня не выходит поспать в самолете, но в этот раз я до того забегался по инстанциям, что добрую половину пути до Владивостока скоротал во сне. Дважды меня будила Алла – один раз поцеловала, когда стюардессы развозили ужин, а второй – ущипнула.

«Ил-62» шел на посадку, а от нежных касаний губ я воротил лицо – щекотно было.

В автобусе меня опять развезло. Голова клонилась, клонилась… Бум! Стекло разбудило. Ненадолго. Клонится, клонится…

Сжалилась моя спутница, подставила плечико, и я, бессовестный, проспал до самого Уссурийска. Спросонья вышел из «Икаруса» – меня ведет… И реал воспринимался туго, как будто сквозь мутный фильтр подсознания. А жизнь бурлила потихоньку.

Наискосок от вокзала торчала желтая звонница церкви, рядом балаганил колхозный рынок, где сновали бабки с кошелками, а за всею мирской и духовной суетой громоздились огромные деревья, пряча обширный парк с аллеями, мостиками и аттракционами.

– Сейчас выясним, куда нам, – хрипловато уведомил я Аллу, высматривая телефонную будку. – А, вон…

Позвонил сгоряча на новую квартиру, высматривая номер в блокнотике – тишина. Догадался набрать номер военчасти. Тяжеленькая трубка телефона-автомата шипела и постреливала в ухо, и вдруг сквозь помехи пробился ясный отцовский голос:

– Старший сержант Скопин слушает!

– Пап, это я!

– Данька! – воскликнули на проводе. – Ты где? В Ленинграде?

– В Уссурийске! Я домой звонил, а там никто не отвечает.

– А-а! Слушай, сына, там еще с отделкой морока – паркет кладут, кафель в ванной… Сдадут к осени. Так что мама в Липовцах сейчас!

– А ты где?

– А я в казарме, мне привычно. Хех! Как в молодость вернулся!

Поговорив еще с минуту, я повесил трубку и улыбнулся – Алла напряглась, готовая огорчиться.

– Придется ехать в Липовцы, – развел я руками, изображая уныние.

Девушка запищала от радости, запрыгала, ничуть не беспокоясь улыбчивым вниманием прохожих…

* * *

 …И снова лето окутало Липовцы мреющим зноем; стерло с неба белые кляксы облаков, открывая бездонную синеву. Две речушки, обтекавшие поселок, завесились плакучей тенью ив, журча прохладно и глухо. Тот поток, что разливался северней, наполнял обширный пруд, где уже вовсю плескалась ребятня, а вот взрослое население терпеливо дожидалось июльской жары – пущай прогреется водичка, чтобы дыханье не перехватывало…

Июнь – месяц переменчивый. Безмятежную вышнюю лазурь мигом заволочет набухшая хмарь, и дожди