ЧЕТВЕРГ, 17.12.

Держа в руках горячий шоколад со сливками и маршмэллоу, который мне всучил Джош, я иду за ним к лестнице. Она белая, как и все здесь. Архитектор, создававший интерьер Особняка Львов, явно ненавидел цвета. Уверена, что даже в античных храмах были, по крайней мере, небольшие яркие цветовые пятна.

С каждым шагом рядом с Джошем я чувствую себя, как на облаках. Все мое существо трепещет от счастья, которым можно было бы заполнить страницы моего дневника. Я сохраняю в память этот момент, как и все предыдущие: хриплый голос Джоша, который шепчет, что он во мне любит, поцелуй в темноте. Я чувствую, что становлюсь все легче, пока не появляется ощущение, что я порхаю по ступенькам.

Комната Джоша находится в противоположном от лестницы углу Особняка Львов. Однако за всю долгую дорогу вдоль столбиков балюстрады мы встречаем лишь Сэма Мэттссона, который коротко здоровается с нами. Почему у меня такое чувство, будто мы делаем что-то запретное, хуже, чем мое проникновение в комнаты выбывших Воронов?

Джош открывает дверь в свою комнату и, нажав на выключатель, пропускает вперед.

– Заходи. – У него хриплый голос. Наверное, он тоже осознает, как изменилась ситуация и насколько тяжел этот момент.

Я расправляю плечи и пытаюсь не расплескать горячий шоколад «по рецепту Джоша», как он это назвал, пока смотрю на все другими глазами, чем в свой последний визит. С цветами здесь определенно все в порядке. В том, что повсюду валяются шмотки, нет ничего нового, а вот красная электрогитара на стойке в углу мне раньше не бросалась в глаза, как и постеры фильмов ужасов на стене, к которой пару дней назад я стояла спиной. На них красный цвет Львов находит свое выражение в весьма омерзительном виде.

Как выясняется, его комнату я узнала бы и вслепую в любое время суток, потому что его лосьон после бритья ощущается повсюду, и я ловлю себя на том, что закрываю глаза и делаю глубокий вдох, после того как сажусь на маленький диванчик. Тем временем мне уже стало тепло, пальцы оттаяли, согревшись о тепло чашки, и перенаправили оставшееся тепло дальше, до пальцев ног. Снаружи уже темно, на что я обращаю внимание лишь в комнате Джоша. У Особняка Львов массивная крыша, и даже на лестнице, если я верно подметила, нет никаких окон. Вероятно, здание строили боявшиеся света вампиры, которые затем выкопали туннель к своему пропитанию.

Я смеюсь над собственными мыслями, а скептическое выражение лица Джоша раззадоривает еще сильнее. После того как успокаиваюсь, я объясняю ему причину смеха, и мы еще ненадолго откладываем серьезный разговор, проводя время за всевозможными теориями об истории этого здания, прежде чем Джош раскрывает мне глаза на скучную реальность. Многочисленные ходы вокруг Особняка Львов были построены на случай бегства. Практически из каждой комнаты можно было быстро попасть наружу. Тот, кто его строил, наверняка был параноиком. Никаких окон, туннели для бегства…

Когда Вороны стали дружественным сообществом, один из туннелей протянули до Дома Воронов. Это было еще в то время, когда присутствие мужчины рядом с женщиной не приветствовалось, если они не были женаты. Тогда сообщества были действительно прогрессивными. Но, к сожалению, они не развивались в соответствии с духом времени, и иерархия со всем сопутствующим совершенно устарели.

После того как я выпила горячий шоколад, а Джош поцелуями основательно проверил, правильный ли у него был вкус, я больше не могу оттягивать разговор о главном.

– То, что ты недавно сказал в туннеле, – начинаю я, но Джош прерывает меня еще одним поцелуем.

– Эй! – ворчу я.

– Я думал, это британский вариант беседы, Эмерсон, – защищается он.

Мне очень хочется поцеловать улыбку на его губах.

– Я знаю, что ты предпочел бы отвлечься…

Он так резко наклоняется вперед и быстро целует в уголок рта, что я даже не успеваю среагировать.

Я немного отодвигаюсь.

– Джош, как бы хорошо тебе ни было, когда ты отвлекаешься, твои чувства всегда будут тлеть за внешней оболочкой, опустошая тебя.

Он опускает голову. Улыбающийся Джош исчез и уступил место меланхоличной версии себя.

– Все так, как я тебе уже сказал, – тихо говорит он, не глядя на меня. – Каждый, даже самый короткий момент счастья с тобой вызывает во мне болезненное чувство вины по отношению к Беверли. Ведь я все это время знал… что она мертва. Но запретил себе думать об этом.

Его нижняя губа дрожит, трясущимися руками он проводит руками по лицу и снова опускает их к бедрам. Я кладу руку на его, и он переплетает наши пальцы.

– Я исключил вероятность того, что самый добрый, самый солнечный человек на свете может быть мертв. Я представлял, что Беверли сбежала от своей мамы и всего остального мира вместе с девушкой, о которой постоянно восторженно рассказывала. Что они живут на каком-нибудь уединенном острове. Я активно занялся ее поисками, чтобы убедиться в этом. А потом нашел Ханну. – Его голос срывается, и я вижу, как все те картины, что он рисовал себе о жизни Беверли, разлетаются на тысячи мелких осколков.

– Я придумывал отговорки, одна бредовее другой. Держался за мысль о том, что ее могли похитить, только чтобы не думать о том, что ее больше нет в живых. – После небольшой паузы он смотрит на меня. – Ты можешь сказать, насколько это тупо. Счесть меня абсолютно сумасшедшим…