Шрифт:
Закладка:
Квок Сумарок впервые увидел: струмент навроде рога коровьего, с рукояткой из дерева, ножка костяная, а на конце той ножки — пятачок-пятка. Старший ловок с ним был: руку набил.
Раньше, сказывал, река куда говорливее была, непокорливей, легче; к возрасту заленилась, отяжелела, сонулей заделалась. Рыба-сом в ней и поселилась. Птицу порой скрадывала, собак неумных.
А вот чтобы людей топить, того допрежде не случалось.
— Мы-то сами сома не едим, уж больно падок он мертвечину щипать, как налим... А вот добудешь мясо, подкоптишь, в узел продашь — денежка хорошая, там до сомятины лаком народ...
Сумарок на все кивал. То слышал, то не слышал, от жары марило.
Вдруг талашение началось, рыбаки шеи повытягивали, головами закрутили. Неужто подманили?
— Идет! Идет, голубочек! Ну, ребяты, ну, не подведите! Как глотнет наживу, так к берегу, к берегу сразу, на глубине не совладаем!
Сумарок вцепился в весло, пятками босыми уперся, переглянулся с соседом.
Лодку качнуло, подкинуло: ровно на мель налетели али бревно топлое ковырнуло. Проскребло по днищу. Сумарок попытался на слух прикинуть охват рыбины: выходило, что никак не меньше теленка тот сом.
— На руку, на руку не мотай, дура! — крикнул старший Копеню. — Свезет!
Охнуло, лодку дернуло, а могучий рыбак в воду с прямых ног кувыркнулся. С баграми ловчие застыли — как бросать, своего зацепишь?
Сумарок же весло бросил и, не мешкая, за борт прыгнул.
Сом к яме тянул. Сумарок в несколько гребков нагнал, сечень выбросил — шнур мотовила и распался, ослобонил рыбака. Толкнул Сумарок человека вверх — тот ногами задергал, пятками заколотил, свечкой на поверхность ушел.
Сумарока вокруг себя провернуло, когда рыба близко прошла, обтерлась. За плечо схватила да поволокла. У чаруши, же. однако, зубы поболее щучьих имелись — извернулся, пластанул сеченем вдоль жирного черного хребта.
Помутнела вода; разжал сом челюсти; Сумарок вынырнул, рукой махнул.
— Здесь! Багры давайте!
На берег вытащили — оказалось, мало не с коня рыбина. А вскрыли когда, брюхо бледно-желтое распороли-взрезали: вывалилась, среди перьев да костей, и кисть человечья, вспухлая, белая...
Заохали кругом, заахали бабы. Кому-то дурно сделалось.
Сумарок сдержался; глаза прикрыл, задышал глубже, чтобы не так моторило. Отвернулся. В лодку не вернулся, на руках доплыл. Думал, остудит водица, и вроде направду полегчало.
Копень подошел с поклоном.
— Выручил ты меня, братец, откупил от смерти, — сказал прямо, не стыдясь, — уж больно я на себя понадеялся...Тебе, сказывали, на тот берег, к узлу надобно? Я сам перевезу, лодка у меня. И, не погребуй подарочком, малой денежкой — остались бы дети сиротами, женка вдовкой по моему недочету...
Сумарок поклонился, молча принимая и слова, и подарок.
Махом реку перескочили, на том берегу добром распрощались.
Прошел Сумарок всего-ничего, глядь, кнут: стоял себе, камешки в воду кидал. Не просто так, а хитро, с вывертом: чтобы камешки те лягушкой подскакивали на мелкой волне.
— А, Сумарок! Нагнал-таки, молодец. Что, может, рыбки отведаешь? Я тут свеженины спроворил у местных...
Кивнул на камень-валун: на камне том, на листах травяных, в самом деле рыба лежала. Глаза пучила. Мушка-блестящее брюшко на тот глазок села.
Глянул Сумарок на рыбку — отвернулся, пополам согнулся. Ко всему, пестерь еще и по затылку наподдал так, что в глазах потемнело.
— Или не голодный ты, или не рад меня видеть, — раздумчиво примолвили за спиной.
Сумарок хотел отвечать — не справился. Наново согнулся.
— Понял, принял. Эка тебя размочалило...
С кнута стало бы надсмехаться, однако больше ничего Сивый не сказал: со спины Сумароковой ношу стащил, да убрал от лица волосы, да так и держал, покуда не попустило...
***
Сумарок проснулся. Чуял подле себя присутствие; еще и пели негромко, приятным голосом, о Ваньке-железное плечо, что всему злату владетель-радетель...
Знакомая песня, да и голос — не чужой.
Вздохнул, локтем прикрыл лицо.
— Ты чего здесь?
— В бирюльки играю.
— Теперь оно так называется?
Ответа не дождался, пришлось самому смотреть. Кнут лежал на боку, подперев голову. И правда — в бирюльки играл. Неспешно тянул спицей из кучки разноликой чепухи.
— Говорят, терпение развивает, — молвил Сивый, прибавил вдумчиво, — и мелкую моторику.
— Давно...?
— Да почитай два солнышка. Все за тобой смотрю. Сперва думал, вдруг опять блевать, захлебнешься...Потом нашел бабку-мальханку, потряс, как за хворым ходить...травки там отваривать, выпаивать-обтирать, прочая лечьба. Ты что-то совсем дохлый был, головы поднять не мог... Ну. К слову, знал, что ногами во сне сучишь да скулишь жалостливо, ровно пес молодой? Раньше вроде не водилось за тобой подобного.
Сумарок испросил у Козы терпения. И мелкой моторики, что бы это ни значило. Тоже развернулся на бок.
Сивый без слов передал ему спицу.
Сумарок глазом выцепил фигурку, бережно потянул за ушко.
В голове не укладывалось, что кнут за ним ходил. Сивому вроде как невместно было над человеком хлопотать.
— Я тут подумал, — небрежно продолжал кнут, — на что тебе братья-вертиго. Я сам тебя всему обучу. Знаю поболее этих...в шляпах.
— Зачем бы тебе, кнуту, со мной возиться? — спросил Сумарок медленно, вытягивая искусно выточенное яблочко.
Сивый только плечами пожал.
Сумарок глянул быстро: сколько смотрел, а все не обвык. Лицо у кнута было злым, резким, узким, ровно кто по льду или светлому камню наотмашь, в сердцах вырубил. Сами глаза — серые, а ресницы да брови — сажевые, иной девке на зависть. Губы тонкие, бледные, зубы за ними вострые, железные. И волосы той же пепельной масти.
Красивым едва ли кто мог бы его назвать.
— Оклемался, сталбыть? — кнут, играя, легонько толкнул его коленом.— Про рыболовцев да сома злокаверзного наслышан уже. Героем себя показал, чаруша, людям на удивление, девкам на умиление. Но когда тебя лихорадка поцеловала-успела?
— Да замерз, видно, пока в Черноплодке купался, — ответил чаруша. — У вас как?
— Пустое. Ровно затаилось. Или вовсе ушло. Варда и девка его верченая на стороне рыщут. Тут еще, как на беду, Солнечко празднуют, игры играют. Или на живца ловить?
— Ловили уж как-то на живца, — проворчал Сумарок.
— Так, разве плохо обернулось? — рассмеялся на то Сивый.
Сумарок хмыкнул, вспоминая.
— Сивый?
— У аппарата.
— ...?!
— Слушаю тебя со всем тщанием.
— Благодарю, — сказал Сумарок, губы облизал, — никак не
