Иридио. Йонг его имя игнорировала и называла на свой лад. Он просил оставить вычурные звания и титулы, хотя не возражал, когда португальцы, вызволенные из плена безымянной тюрьмы, обращались к нему «капитэ».

Всё, что Йонг знала о кораблях, всё, что выучила в своём прошлом мире, здесь оказалось… бесполезным. Иридио считал её непроходимой тупицей, высокомерной выскочкой, плюющей на основы корабельного дела, просто глупой женщиной, в конце концов. Чаще всего Йонг терпела его ворчание: она на себе познала, что в этом мире мужчины, к какому бы народу они ни принадлежали, не могли ругаться слишком долго. Рано или поздно каждый из них прозревал: на один вопрос существует несколько взглядов, и не всегда их – самый верный в конкретный момент.

«Этот идиот поймёт», – повторяла про себя Йонг, раскатывая на столе чертежи кобуксона[70] и примеряя на них те знания, что вдалбливал в её голову новый мастер. Он просил не звать его ни мастером, ни мэштреннимом, ни учителем. Ворчал и злился, ругался, что больше ни слова Йонг не скажет, пока она не научится соблюдать установленные между ними формальности.

– Гарота, чтобы построить большой флот, нужно много времени, – вздыхал Иридио. – Много древесины, железа. Много сил людей, которые, вероятно, позабыли, как держать в руках топоры. И потом… Много времени уйдёт на то, чтобы обучить этих бездарей плавать. А ты хочешь сражаться с опытными японскими пиратами!

– На самом деле мне кажется, что нам много не нужно, – возразила Йонг.

Иридио закатил глаза.

– Тогда, каральо [71], зачем ты меня в проклятом дворце держишь?

– Я не сказала, что ваши умения не потребуются совсем, – нахмурилась, снова рассердившись, Йонг. Она знала: Иридио прекрасно понимал по-чосонски, но порой делал вид, будто не слышит, не разбирает слов, потому что ему выгодно не понимать половину фраз. Перу и другие иноземцы, с которыми Йонг посчастливилось разделить тяжёлое время, спорили, кто упрямее – их капитэ или бэла.

– Я привезла вам людей, рискуя собой, и прошу о небольшой услуге в обмен, разве этого много? – вопрошала Йонг после очередного спора с Иридио.

– Может, ещё что-нибудь для меня сделаешь, гарота? Рисковать жизнью уже не надо.

Йонг окидывала его презрительным взглядом и молилась духам, чтобы держать себя в руках. Нет, этот человек с масляными глазами ничем ей помочь не сможет. В лучшем случае она убьёт его в один из тихих вечеров после последней его скользкой шутки.

– Вы всегда были таким отвратительным?

Он усмехался – снова, снова сминая шрам у левого глаза, словно тигр, спустившийся с гор и умудрившийся найти себе пристанище среди людей.

– Твой Чосон научил. Меня заклеймили насильником и убийцей. Грех обманывать ожидания короля.

Йонг знала, за что Иридио отбывал наказание в самой неприступной тюрьме Чосона: говорили, он изнасиловал и убил наложницу предыдущего короля, отца Ли Хона. Но раз сама крепость оказалась пустышкой, её узники тоже могли быть несправедливо обвинёнными в преступлениях людьми. Спрашивать об этом у Иридио напрямую Йонг не решалась, надеясь узнать всё из разговоров Перу и остальных, к которым иногда наведывалась после душных вечеров с их капитэ. Но те молчали.

Иноземцев поселили в казарменной части, в том крыле, что прежде занимала лечебница Чжихо. Из-за частых сражений людей, требующих внимания, у лекаря прибавилось, и ему пришлось переместиться в дом за пределами дворца. Там он присматривал и за воинами дракона, и за простыми крестьянами из ополчения, иногда лечил захворавших детей… Однажды, поделился Чунсок, принял роды.

Теперь Йонг видела его редко, за всё время пребывания в Хансоне пока лишь дважды.

– О чём задумалась, гарота? – позвал Иридио. Йонг вздрогнула. Пламя свечи, горящей на столе перед ними, завораживало и навевало сон, усталость всего дня сказывалась на теле и мыслях: те были густыми, точно воды Великого моря, куда Йонг погружалась почти каждое своё сновидение.

– Мэштренним говорила мне доверять чутью, – сказала она задумчиво. – И я пытаюсь, но теперь будто не могу нащупать нужную тропу. Я даже в дворцовом храме не слышу духов, хотя раньше мне это удавалось.

– Потому что у тебя был костыль, – буркнул Иридио. – А теперь его нет, пляши сама.

– Спасибо за напоминание! – зло процедила Йонг. – Мне ведь совсем не думается о том, что мой учитель умер и теперь я не могу обратиться к нему за помощью.

– Не я в том виноват.

Йонг посмотрела на Иридио и поняла, что сегодня злиться дольше уже не может: слишком устала. Они вдвоём просидели над картами в духоте казарм с полудня, кривая полоса бухт у восточного побережья Чосона сливалась в бесконечную линию, а от названий частей корабля, которыми разбрасывался Иридио, хотелось блевать. Чем больше Йонг слушала, тем больше понимала, что ввязалась в авантюру, которой на войне не должно было остаться места. Возможно, иногда думала она в полусне, засыпая на холодном футоне, ей, женщине, тут тоже не было места.

Её положение практически не изменилось с прошлого проживания во дворце, разве что теперь Йонг жила в комнатах ближе к королевскому крылу и якобы прислуживала сестре Ли Хона, принцессе Сэхён.

В стенах дворца, где случайное слово мог услышать любой человек и донести врагу, война с её невзгодами и лишениями затёрлась в памяти Йонг. Она давно не покидала Хансон и его защищённые стены и, несмотря на каждодневные тренировки с мечом, укреплявшие тело и дух, чувствовала себя в клетке – скованной, почти обездвиженной и оттого ещё более слабой.

Из чудовища, наводившего страх на весь Хансон и его окраины, Йонг превратилась в слабую женщину, вспомнившую о своём месте в Чосоне. Между служанкой, которой притворялась, и ученицей без мастера, которой стала, Йонг до сих пор не нашла себя.

Она гадала, что будет делать, когда вернётся Нагиль. Она плакала по ночам, дрожа от холода, желая согреться теплом его тела, а не тлеющих углей в жаровне у футона. Поначалу Йонг боялась, что генерал сгинет в чужой стране и вести до неё дойдут не сразу, с запозданием, и что ещё какое-то время, когда он уже умрёт, она будет ждать его возвращения. Потом Йонг пугалась своего равнодушия: она так устала ждать и тревожиться, что в какой-то день на исходе сезона дождевой воды [72] проснулась в абсолютном равнодушии к миру.

Однажды днём, когда Йонг делала вид, что разливает по чайничкам чай для его величества короля, она решила, будто перестала что-то чувствовать вовсе. Поставила горячий чайник на стол, который тут же задымился под его дном, и, не задумываясь о том, что делает, прислонила к выпуклому дракону на глиняном боку руку.

Прошло две недели, а ладонь у Йонг жгло всё так же сильно. Чжихо исправно её лечил,