– Да знаю, знаю, – коротко ответила Люси, как будто считала, что подобные объяснения ей не требуются. – Я не хуже тебя слушала эти скучные лекции старого Хэссолла.

Энн больше ничего не сказала. Иногда резкость Люси глубоко ранила ее. Но впрочем, Люси всегда была колючей по утрам. Энн постояла мгновение, посматривая на ребенка, находящегося в полубессознательном состоянии, затем вышла из палаты, взяла в вестибюле свой плащ с капюшоном и, миновав вращающиеся двери, оказалась в больничном дворе.

Тьма еще не рассеялась, и несколько звезд бледно сияли на тяжелом небе. Резкий ветер набросился на ее напрягшуюся фигуру, но она с благодарностью повернулась к нему лицом. Всегда после ночного дежурства, какой бы ненастной ни была погода, Энн останавливалась на несколько минут, чтобы вдохнуть принесенную с моря утреннюю свежесть. Вдали за скоплением небольших больничных корпусов чернел Шерефорд, суровый маленький городок с мрачными шахтами и флотилией рыбацких судов, выходивших в море на промысел. Так худо-бедно и существовала тут, в Северной Англии, эта община.

Как бы она ни любила Шерефорд, это была всего лишь провинция. Она же строила большие, даже грандиозные планы в отношении Люси и себя самой. Когда Люси в следующем месяце получит сертификат, они вместе отправятся в какую-нибудь больницу большого города.

Кто знает, может, они еще покорят этот мир! Энн снова счастливо улыбнулась своим тайным мыслям и повернулась к дому, где жили медсестры.

Тут она услышала крик. Вздрогнув, она резко остановилась, заметив фигуру, отчаянно бегущую к ней сквозь темноту.

Глава 2

Когда Энн вышла из палаты, Люси попыталась поудобнее устроиться на стуле. Но было жестко, и она еще не совсем проснулась. У нее не получалось расслабиться, и раздражение на ее хорошеньком личике стало лишь заметнее. Она ненавидела рано вставать, ненавидела входить в темную палату. Это было худшим в дежурстве: покидать теплую постель в такое нелепое время. И больше всего она ненавидела то, что у нее не оставалось времени выпить чашку чая.

Люси не могла обойтись без утренней чашки чая, помогающей ей собраться, восстановить самообладание. И чем больше она думала об этом, тем больше росло раздражение. Она была пухленькой малышкой, беззаботной на вид, но с острым вызывающим взглядом. Мягкие светлые волосы кокетливо выбивались из-под чепца медсестры. В хорошем настроении она выглядела шаловливой, смелой и полной веселья. Теперь, однако, она испытывала досаду, отчего ее лицо помрачнело.

Внутри все в ней кипело от возмущения, пока не выплеснулось наружу. Она сказала себе, что Энн просто суетливая старая тетка и к тому же своевольничает где не надо! Какое право она имеет что-то диктовать? С ребенком все в полном порядке. В свое оправдание Люси пощупала тонкое запястье малыша. Да, пульс отличный – быстрый, конечно, но довольно устойчивый. Уж на минуту она может отлучиться. А она должна, просто обязана выпить чашку чая. Люси встала и бесшумно прошла на кухню отделения.

А в палате в своей кроватке зашевелился больной ребенок. Несколько секунд после того, как Люси оставила его, он лежал на спине, часто, но ровно дыша, и пар мягко струился по бледному, обращенному кверху лицу. Длинные темные ресницы углубляли синие тени под глазами. Крошечная рука, высунутая из-под одеяла, была нервно сжата в кулачок, точно сражалась с каким-то невидимым врагом.

Внезапно состояние больного переменилось. Дыхание ребенка сбилось с размеренного ритма – воздух наполнился влажным свистящим звуком, похожим на бульканье, и в то же мгновение из отверстия трахеостомической трубки в горле вырвался зеленоватый сгусток дифтерийной пленки. Так он и висел на конце трубки, втягиваясь с каждым затрудненным вдохом и выползая наружу с каждым выдохом.

В пустой, затемненной палате наступили страшные минуты. Схватка со смертью была ужасна. Больной малыш из последних сил пытался устранить то, что мешало дышать. Он сцепил ручки, лицо потемнело от напряжения, ноги задергались. Но усилия были напрасны – удушающая пленка никуда не делась. Ребенок дышал все поверхностнее, все судорожнее. Лицо приобрело мертвенно-бледный оттенок. Маленькая грудная клетка конвульсивно сотрясалась от усилий втянуть драгоценный воздух. Такую муку невозможно было вынести. Последний ужасный спазм, последний задыхающийся звук – и все стихло. Крепко сжатые в кулачок пальцы медленно раскрылись, будто лепестки какого-то необычного цветка. Наконец ребенок замер, раскинув руки, словно о чем-то моля.

Именно тогда Люси и вернулась в палату. Придя наконец в себя после чашки горячего чая, полностью восстановив хорошее настроение, она подошла к кроватке с безмолвно лежащим там ребенком. И тут на нее разом обрушился смысл произошедшего. Ее глаза расширились от ужаса. Истерический крик застрял в горле. Она абсолютно потеряла голову. Вместо того чтобы прочистить трубку и попытаться немедленно восстановить дыхание, она заломила руки и в дикой панике бросилась из палаты, зовя на помощь свою сестру.

Глава 3

Три минуты спустя Энн уже была у кроватки. Выдернула забитую и бесполезную теперь трубку. С помощью щипцов расширила отверстие в трахее, очистила его от пленки и принялась отчаянно делать искусственное дыхание. С застывшим и побледневшим лицом, она воскликнула сдавленным голосом:

– Принеси стрихнин! И ложку камфорного масла. А также чистого эфира.

Люси все послушно принесла дрожащими руками. Энн ввела стрихнин, затем камфору.

Лихорадочно, неистово она продолжила делать ребенку искусственное дыхание. На лбу у нее выступили капли пота, губы побледнели. Надеясь вопреки здравому смыслу, она не прекращала попыток; Энн делала все, что в ее силах, но в глубине души знала: это бесполезно. И наконец тем же тоном, каким прежде отдавала команду Люси, Энн сказала:

– Позови главную.

Люси вздрогнула и, пошатнувшись, вышла из палаты.

Казалось, почти тут же палату наполнили люди: главная медсестра Леннард в домашнем халате, старшая медсестра Холл, медсестры Грегг и Дженкинс, последняя, без воротничка и манжет, казалась незнакомкой, затем появился сам старый доктор Хэссолл. Все они тут же начали что-то делать, чтобы спасти ребенка. Энн, выпрямившись, стояла у кроватки, наблюдая за ними – их бесполезными, совершенно бесполезными действиями. Рядом с ней, сцепив руки, застыла взволнованная Люси.

Наконец главная медсестра подняла голову. Это была хрупкая дама с абсолютно седыми, сейчас непривычно растрепанными волосами и пристальным суровым взглядом. Посмотрев на Энн, она спросила напряженным, обвиняющим тоном:

– Как это случилось?

Последовала пауза, которая казалась бесконечной. Затем Энн ответила:

– Трубка закупорилась. Мы сделали все, все, что могли.

– Почему вы позволили закупориться трубке? – резко спросил доктор Хэссолл.

Снова