«я – Петр Петрович». А радикал говорит: ты – отражение Сатаны. Сатана поднимает руку, и ты поднимаешь. Но можно сделать так, что он поднимет руку, а ты не поднимешь. Ты можешь эмансипироваться от своего оригинала, и выйти в совершенно другое измерение. И тогда речь идет уже о справедливости. Справедливость – это когда свобода и смысл соединяются так, что твоя жизнь, проведенная здесь, – не жизнь пыли на ветру; она становится тем, что имеет значение для всей истории человечества. И это радикалы предлагают «молчаливому большинству».

Какой образ мира наиболее близок молчаливому большинству? И что Вы думаете о теории «столкновения цивилизаций» по Хантингтону?

«Молчаливое большинство» – это не однородная масса. И она очень зависит от своего положения. Представьте себе общество как сосуд, который греется. В нем есть броуновское движение. Соответственно, нагревающиеся частицы поднимаются вверх, и дальше у них может быть разная судьба: одни, нагревшись, улетают как пар, другие опускаются опять.

Есть некоторый радиальный диаметр, «молчаливое большинство», которое поднялось выше, и «молчаливое большинство», которое опустилось или не поднялось. Представьте отчетливо, что подавляющее «большинство этого большинства» являют собой люди, которые генетически, в прошлом, – выходцы из мелкой сельской буржуазии, которая транспозирована в города в силу тех или иных обстоятельств, в разных странах – разных. У этих людей ориентация на устойчивый позитив, то есть семейные ценности, воспроизводство из поколения в поколения одного и того же формата жизни, четкая гендерная фиксация, функция различения. Естественно, в мегаполисе все это осмеивается, все от обратного. То есть эти люди даже не могут заикнуться о том, что они в себе несут.

Но существует коловращение «броуновского движения». Современные мегаполисы – это такое себе колесо в парке: возносит или опускает. Посмотрите на судьбы олигархов. Мелкий научный сотрудник или комсомолец вдруг становится олигархом, потом его сажают, он бежит, становится политическим беженцем, потом его реабилитируют, или он за границей восстанавливает свое положение. Это яркий пример, но в мини-формах это касается очень многих.

И, как правило, в этой среде дети или внуки не удерживают социальной позиции родителей. Дед или прадед был представителем сельской буржуазии, сын получил в городе образование, стал крупным инженером или ученым, выходцем из этого пространства, а внуки уже могут быть люмпенами. В целом есть некий низ, и кто попал туда, уже не выходит: это мировое гетто. Это Гарлем, белый или черный, – Нью-Йорк, Рио-де-Жанейро или Москва.

Это вечный полюс отчуждения, инфернальный низ, куда никто не стремится попасть. Между самым низом, где нет надежды, и тем, где есть «броуновское движение», есть «мембрана». Это низовые криминальные структуры, которые контролируют этот энергетический низ и взаимодействуют с корпоративной бюрократией – с силовиками, с правительством, со спецслужбами. Но при этом они оказывают какое-то давление на это «броуновское движение», которое ближе к экватору, над ними.

В действительности криминальные структуры в сегодняшнем мире играют огромную роль. Они являются теневой стороной института. Этот институт, хоть и нелегитимный, он работает: расправы, идущие по судебно-правовой линии, осуществляются не против криминальной линии, а против тех, кто нарушил кодексы этих криминальных структур, а также против обычных представителей «молчаливого большинства», которых загребают и метут в общей системе расправ.

До тех пор, пока у «молчаливого большинства» есть надежда пересечь радиальную линию и подняться в middle-класс, с ним говорить бесполезно: оно воспринимает только либеральные «приманки». Как только у него меняется вектор, оно начинает падать вниз, радикализируется, но по-настоящему оно звереет и может все разнести, когда пересечет эту черту, «мембрану», где криминал отделяет низ от законопослушных.

Здесь эти люди выходят в чистую экзистенцию, и у субкриминала появляется политическое измерение. Криминал для того и нужен, чтобы страховать от политики низы. Он отсекает низы – тех, у кого нет надежды, обездоленных, – от политического понимания ситуации, от политической воли.

Что касается «столкновения цивилизаций»… Видите ли, у цивилизаций одни и те же «боссы». А «столкнуться» с цивилизацией может только подлинный монотеизм – в варианте моисеевом, или авраамовом, или иисусовом, или в мухаммедовом варианте. Подлинный монотеизм – это не цивилизация, это «партия Бога». А цивилизация – это фараон, кесарь и китайский император, которые встречаются за кулисами и пьют чай вместе.

К какому клубу относятся идеалы ваххабизма?

Они радикалы, но нужно тут учесть одно: дело в том, что радикальное сознание находится в состоянии освоения своего подлинного дискурса и еще не смотрит в зеркало, узнавая самое себя, оно пользуется еще заемными элементами. Радикалы были всегда. Но радикальное сознание в XVIII–XIX веках во многом определялось чуждым ему, но хорошо ему проданным дискурсом либералов.

Например, Маркс – это либерал, но он выглядит как радикал и очень многих радикалов вовлек в свой фарватер, потому что в его действительности были элементы, которые позволяли обмануться.

Я говорил об ошибке, которая должна быть преодолена, – эта тема в «имитационно-сниженном» плане тоже у Маркса кое-где просвечивает. Для того чтобы апеллировать к радикалам, он перевернул Гегеля – явного традиционалиста. Ленин, который стал марксистом, – это радикал, и сам марксизм он воспринял очень условно и в кавычках. Чистый радикализм, который говорил на своем языке, был у гуситов, у катаров, у адамитов, но между ними и нашим временем пролегла большая цезура.

Маркс ведь не зря сказал, что раньше люди выражали политические и социальные задачи языком религии, а наша задача выражать их языком рациональным («базис – надстройка»), лишить их «религиозных одежд», поставить с головы на ноги. Он на самом деле хотел подгрести все это под себя, под свое либеральное видение действительности. А религиозные секты были вполне радикальны.

Но «ваххабиты» не говорят сегодня на чисто радикальном языке в силу того, что они во многом пользуются источниками, связанными с не соответствующими нашему времени условиями, – это Ибн-Таймийа, скажем, и другие авторы. Они работали спустя столетия после прихода Откровения. Я хочу сказать, что само Откровение – Коран – и сознание Пророка, да благословит его Аллах и приветствует, являются абсолютно современным, радикальным, супермодернистическим сознанием. А это не было понято уже через 200 лет после них.

Я считаю, что мы находимся, во-первых, в условиях кризиса той цивилизации, которая сформировалась после 1945 года, – то есть либеральной цивилизации, которая вывела за кулисы всех остальных, оттеснила и твердо воцарилась. Сегодня она переживает эпоху полной растерянности, банкротства и арьергардных боев, потому что либералы – паразитическая публика, они паразитируют и имитируют. И когда они окончательно захватывают всюду авансцену, то не остается ничего, что можно имитировать, и съедено все, на чем можно было паразитировать. И тогда они начинают метаться.

Пример – рейганизм. Либерал, который увидел, что