здесь показалась

скрытая девичья страсть и надежда.

Полный покой, тишина в преддверье жилищ.

В изгибах теней

льется время. Время обширно и благородно,

скрыто в полночных часах,

поток полноводен,

в нем находится место всем мечтам, и желаньям, и грезам,

час чистых душ и устремлений,

нет места жадному пересчету:

дневная повинность.

Я – единственный улицы созерцатель;

быть может, не будь меня здесь, она бы исчезла.

(Наткнулся на шершавую стену, остатки,

поросшие остием, чертополохом,

в свете желтого фонаря,

тусклый и нерешительный луч.

Видел летящие звезды.)

Величественная, живая,

словно Ангел, сошедший с небес,

крыльями день укрывает,

ночь опустилась, скрыла серость домов.

Иванова ночь

Сверкающий закат неумолимо

рассек пространство лезвием меча.

Ночь, словно ивовая поросль, нежна.

Взвиваются повсюду

искрящиеся огненные вихри;

священный хворост

от всполохов высоких кровоточит,

живое знамя, выдумка слепая.

Но дышит миром тьма, подобно дали;

сегодня улицам вернулась память:

когда-то они были чистым полем.

А одиночество, молясь, перебирает

рассыпанные звезды своих четок.

Окрестности

Дворы, их стойкая осанка,

дворы скрепляют

небеса и землю.

Сквозь перекрестия зарешеченных

окон проходит улица

легко, как свет лампады.

Просторные альковы,

где рдеет тихим пламенем каоба,

где зеркала неясный отблеск

подобен омуту и заводям тенистым.

Темны и тихи перекрестки,

от них бегут дороги в бесконечность

по немым, глухим предместьям.

Поведал о местах,

где мы всегда вдвоем,

нас двое: одиночество и я.

Субботы

С. Г.

Там, снаружи, – закат, темная драгоценность

в оправе времен.

Бездна города, ослепшего

от людей, которые тебя никогда не видели.

Вечер молчит или песни поет.

Кто-то вытягивает страсть,

распятую на клавишах пианино.

Прелесть твоя – множество проявлений.

* * *

Назло твоей неприязни

твоя красота

тратит свой дар посекундно.

Прелесть, удача твоя скрыты в тебе,

словно весна в первом листке.

Я почти уже потерял себя,

я – только страсть,

что теряется вечером этим.

Скрыта нежность в тебе,

как до срока в мечах скрыта боль.

* * *

Упала ночь тяжелым бременем.

Друг друга, как слепцы, искали

в притихшем зале наши одиночества.

Тот вечер пересилила

твоя блистающая плоть.

В нашей любви есть грех,

вина, похожая на душу.

* * *

Ты,

кто вчера была подлинной красотою,

стала любовью, подлинною, сегодня.

Трофей

Идущий берегом моря

очарован его величием,

обласкан и награжден светом и ширью,

так же и я, было даровано

наслаждаться твоей красотой.

В сумерках мы распрощались,

степенно пришло одиночество,

на улицах темных, которые помнят тебя,

счастие потускнело, подумал:

как было бы славно, если

воспоминания, сменяя друг друга,

без остановки, следовали бесконечно,

радуя душу.

Вечерние сумерки

На западе вечерняя заря

восторгом напитала улицы,

открыла двери, словно страсти сон,

случайной встрече.

Светлые леса

теряют последних птиц и золото.

Разодранные руки нищего

подчеркивают грусть поры вечерней.

А тишина, что меж зеркал живет,

тает, покидает узилище свое.

Мрак – чернеющая кровь

израненных вещей.

В неровном свете

изуродованный вечер

сочился серым цветом.

Поля в вечерних сумерках

Вечерняя заря, Архангелу подобно,

дорогу истерзала.

Как душный сон, населено одиночество,

стоячим прудом пролегло у деревни.

Колокольчики в поле звоном собирают

крошки печали, что рассеяны вечером.

Новолуние – слабый голос небес.

Лишь стемнело,

поле вновь оживает.

Западный шрам затянулся,

вечер его донимает.

Прячутся искры оттенков

в сумрачных безднах предметов.

В опустевшей и замершей спальне

ночь распахнет зеркала.

Прощание

Теперь между тобой и мной преграда

трехсот ночей – трехсот заклятых стен —

и глуби заколдованного моря.

Не содрогнувшись, время извлечет

глубокие занозы этих улиц,

оставив только шрамы.

(Лелеемая мука вечеров,

и ночи долгожданных встреч с тобою,

и бездыханная земля, и небо,

низвергнутое в лужи,

как падший ангел…

И жизнь твоя, подаренная мне,

и запустенье этого квартала,

пригретого косым лучом любви…)

И, окончательный, как изваянье,

на землю тенью ляжет твой уход.

Из написанного и потерянного году в двадцать втором

Безмолвные сраженья вечеров

у городских окраин,

извечно древние следы разгрома

на горизонте,

руины зорь, дошедшие до нас

из глубины пустынного пространства,

как будто бы из глубины времен,

сад, черный в дождь, и фолиант со сфинксом,

который не решаешься раскрыть

и видишь в еженощных сновиденьях,

распад и отзвук – наш земной удел,

свет месяца и мрамор постамента,

деревья – высота и неизменность,

невозмутимые как божества,

подруга-ночь и долгожданный вечер,

Уитмен – звук, в котором целый мир,

неустрашимый королевский меч

в глубинах молчаливого потока,

роды арабов, саксов и испанцев,

случайно завершившиеся мной, —

всё это я или, быть может, это

лишь тайный ключ, неугасимый шифр

того, что не дано узнать вовеки?

Примечания[4]

Незнакомая улица

Информация в первых строках неверна. Де Куинси (Writings[5], том 3, с. 293) отмечает, что в иудейской традиции утренний полумрак называется «голубиный сумрак», а вечерний – «вороний сумрак».

Труко

На этой странице сомнительной