Шрифт:
Закладка:
Нет, перевертыши, как она, все, как один, были хищниками, опасными, злыми… Их потому и боялись. И ограничили этими чертовыми браслетами. Обращаться посреди города и вообще обращаться было строго-настрого запрещено «Законом о компримации».
Не доглядел, сломался браслет — заплати штраф.
Снял браслет — заплати головой.
Полутонов не было. Перевертыши были злом, которое добрые англичане терпели помимо собственной воли, а что делать, расовая терпимость — залог мира и процветания. Так наставляла народ королева Елизавета, одна из первых мечтавшая извести каждого перевертыша на своих землях…
Венценосная лицемерка.
Соланж с детства ее ненавидела и мечтала уехать на Острова. Там, в Северном море, на границе с Атлантическим океаном, рассыпаны, словно бисер, сотни маленьких островов Шетландского архипелага, заселены лишь немногие, как она слышала, и зима там довольно суровая, но зато перевертыши там живут без браслетов, а значит, и обращаться имеют право в любое время ночи и дня. И никто не погонится за тобой с криками: «Перевертыш! Зверь. Убить зверя!»
Соланж, в отличие от своего трусливого брата, хотела бы знать, кто она есть.
— Но там дикие земли, — возразил брат, и голос его надломился. — Только голые скалы и несколько крохотных поселений. Что нам там делать?
— Жить свободными. Этого мало?
Джеймсу, конечно, на Острова не хотелось, и свобода, коли пришлось бы платить за нее ценой многих лишений, была ему не нужна. Уж больно он прикипел к игорным домам, борделям и театральным подмосткам — оставить все это — слишком большая цена для него.
И Соланж это знала.
Отец тоже знал, но продолжал верить в мечту.
А ведь это, действительно, только мечта: он и сам не продержится там даже неделю. Взвоет с тоски!
— И все-таки я не уверен, отец…
Они продолжили препираться, решая уже не ее, а собственную судьбу, и Соланж, отойдя от двери, поднялась к себе в комнату.
Сердце ныло…
Стучало в висках.
Что делать? Как быть? Может, сбежать прямо сейчас, бросить братца с отцом разбираться с тем типом самостоятельно?
Вряд ли он покупал ее просто так. Может, сделает цирковой «обезьянкой» в каком-нибудь шапито и станет возить из города в город, веля убивать бродячих кошек или собак для потехи честного народа…
Или… или придумает что-то еще, не менее неприятное.
«Мамочка, мама, как же мне тебя не хватает!»
Соланж обхватила плечи руками и скукожилась на кровати, раскачиваясь из стороны в сторону как помешанная. Так хотелось, чтобы хоть кто-то ее пожалел, сказал, что жизнь эта дрянная наладится, что она не одна…
Но после того, как мамы не стало, ни один человек не прикасался к Соланж.
Нет, прикасались, конечно, но сразу же умирали в агонии, ей же хотелось простого человеческого тепла… Она и не знала, что так тоскует по материнским рукам — и стало стыдно, что она так разнюнилась.
«Прекрати, жалкая тряпка!»
Девушка подхватилась на ноги и выглянула в окно. День был солнечным, ясным, таким, что лишь о хорошем и думать.
Не о плохом, как сейчас.
Мама единственная прикасалась к ней без боязни, на нее странный дар дочери не распространялся. Соланж помнила, как в тринадцать, когда пробудилась эта странная сила, мать нашла ее плачущей на сеновале.
— Соль, милая, что случилось? — спросила она. — Я повсюду искала тебя.
И протянула ладонь, желая ее приласкать, но Соланж в ужасе отстранилась.
— Не надо, не трогай меня, — заикаясь, выдала через силу. — Я плохая. Я наврежу тебе!
У матери, помнится, потемнело лицо, в ясных глазах отразился испуг, но она взяла себя в руки.
— Ты ничего мне не сделаешь, дорогая, — пообещала она. — Я абсолютно в этом уверена!
Но Соланж затрясла головой.
— Я убила Пушистика, — возразила она. — А потом Рыжую Нэлл. Не специально, я просто к ним прикоснулась! И тебя убью. — Слезы с удвоенной силой полились из глаз.
Рыжая Нэлл и Пушистик были двумя дворовыми кошками, любимицами Соланж, и то, что она их убила, желая просто-напросто приласкать, разбило ей сердце.
— Не убьешь, милая. Вот увидишь! — Мать все-таки потянулась и погладила ее по щеке. — Вот видишь, все хорошо.
Пораженная, обливаясь слезами, она кинулась в объятия матери и рыдала целый час кряду, пока слезы наконец не иссякли.
Только после того мама ей рассказала, что она необычная девушка, в ней проснулся особенный дар.
И подарила самые первые в жизни перчатки.
Глава 4
Не в силах оставаться на месте, особенно в этом доме рядом с предавшими ее родными, как она полагала, людьми, Соланж как можно тише спустилась по лестнице и вышла на улицу. Стратфорд-на-Эйвоне был небольшим городком, примерно двести дворов, расположенных на семи основных улицах, но жизнь в нем била ключом не хуже, чем в Лондоне. И Соланж, подхватив край длинной юбки, дабы не вымазать оный в грязи, ступила на деревянные доски, положенные по краю широкой Шип-стрит, на которой, собственно, и стоял дом ее почившего мужа.
Называть дом своим у нее не поворачивался язык… Казалось странным ассоциировать себя с человеком, погибшим отчасти из-за тебя… отчасти из-за собственной похоти. Разве она виновата, что Винсент захотел взять ее замуж? Она авансов не делала — о браке сговорился отец у нее за спиной.
Как обычно.
— Мое почтение, миссис Аллен, — поздоровался с ней проходивший мимо мужчина, и Соланж кивнула в ответ.
В этом городе частной жизни как будто и вовсе не существовало: все знали всех. И обо всем. В отличие от нее, новенькой в городе. Даже на похороны Винсента явилось так много народа, что на маленьком кладбище возле церкви Святой Троицы, построенной из грубого местного камня из кемденских каменоломен, яблоку некуда было упасть. Каждый высказывал ей соболезнования и рассматривал, как какой-нибудь раритет, должно быть, гадая в душе, что такого она сделала в спальне, что у крепкого с виду мужчины сердце не выдержало. Женские взгляды из-под ресниц и мужские заинтересованные до сих пор ощущались на коже невидимыми ожогами…
— Миссис Аллен. — Приподнял шляпу еще один пешеход. — Прекрасный день, миссис Аллен, — поздоровалась какая-то женщина.
Соланж как раз прошла по Шип-стрит до Милл-Лейн и, лишь на секунду замешкавшись, свернула на Ротер-стрит. Эта улица показалась ей тише прочих, хотя запах стоял здесь дай Боже… Но именно он подсказал Соланж направление: где-то здесь располагались кожевенные мастерские, а значит, перчатки.
Перчатки стали для девушки своеобразным фетишем, предметом особенной силы.
