как она умудряется обо всем узнавать? Порой ему казалось, что все они живут в стеклянных домиках, и баронесса прекрасно видит, что творится в стенах каждого из них, какие думы и страсти одолевают его обитателей. Впрочем, Эшес не удивился бы, окажись это действительно так. После их первого разговора он уже мало чему удивлялся, особенно когда дело касалось ее.

– Ты так жаден? Тебе не хватает того, что имеешь, – поэтому берешь пациентов?

– Вы знаете причину.

– Значит, все же решил нас покинуть? Неужели тебе здесь плохо?

Эшес смотрел на плывущую в полутьме пепельную паутину волос, из-за свечи отливающих медью, и едва не кашлял от нестерпимо сладкого аромата, заползающего в ноздри.

– Был уговор, ваша светлость.

– Мараклея.

– Был уговор, ваша светлость, – с тем же упорством, с каким она продолжала называть его по имени, Эшес избегал обращаться по имени к ней. – И я честно коплю установленную сумму.

– А я и забыла, что срок нашего договора выходит в конце следующего месяца…

– Зато я не забыл.

– Хм, думала, ты за эти два года привык и решил навечно остаться в Бузинной Пустоши…

Он промолчал.

– …но время течет, жизнь не стоит на месте, все меняется. Включая цены…

– Вы собираетесь повысить стоимость? – Эшес скрипнул зубами, но сдержался.

Все эти ночи без сна, бесконечные обходы больных и сверхурочная работа – он принимался за любую, – были ради одной-единственной цели. Лишь мысль о том, что скоро он выплатит долг и сможет наконец уехать, поддерживала его.

Баронесса сделала паузу.

– Повысить стоимость? – переспросила она, будто бы в искреннем удивлении. – О нет, разумеется, нет. Ведь был уговор.

Эшес промолчал. Не ждет же она благодарностей за то, что не меняет ею же установленные правила?

Казалось, лестница удлинилась раза в три с тех пор, как они поднимались по ней в последний раз. Наконец впереди замаячил холл. От него их отделяло всего с полдюжины ступеней, когда по ноге что-то скользнуло. От неожиданности Эшес оступился и едва не полетел в темноту. Особняк баронессы был последним местом, где он хотел бы свернуть себе шею. В последний миг ему все-таки удалось удержать равновесие. Он выругался и глянул вниз на длинный шипящий силуэт. Проскользнувшая мимо него кошка была на удивление уродливой, как и все здешние животные. Вытянутое узкое тело, покрытое собранной в складки кожей, было практически лишено шерсти, а огромные, как у летучей собаки, уши беспрерывно двигались и поворачивались во все стороны, будто прислушиваясь к чужим разговорам. Но хуже всего были глаза. Вместо них сверкали драгоценные камешки – каждый раз баронесса ставила разные. Сегодня кошка злобно зыркнула на Эшеса сапфирами, а на ее тощей шейке сверкнул бриллиантовый ошейник. Похоже, слепота ничуть ей не мешала – животное и так прекрасно ориентировалось.

Пронзительно мяукая и урча, тварь запрыгнула на руки хозяйке, и та принялась ласкать любимицу ухоженными пальцами и даже поцеловала, зарывшись губами в бугристую макушку.

– Ты ей нравишься.

– Сомневаюсь.

Исторгнутое из глотки пронзительное шипение и заметавшийся розовым жалом язычок подтвердили его сомнения.

В холле их поджидала Ми с подносом в руках. На чеканной поверхности помещалось два кубка, обильно утыканных неправильной формы жемчугом. Отказов для баронессы не существовало.

– Всего один. Перед дорогой, – сказала она, перехватив взгляд Эшеса и бережно опуская кошку на пол.

Та, урча, унеслась в темноту, рассеивая синие искры из глаз.

Все, чего ему сейчас хотелось, – это покинуть тошнотворный особняк, вернуться к себе и проспать неделю (ну или до завтрашнего утра, когда снова придется делать обход). Чтобы побыстрее с этим покончить, Эшес схватил кубок, залпом осушил его, не дожидаясь, пока баронесса возьмет свой, и с громким стуком вернул на место.

– На этом все? Я могу идти?

Служанка даже не шевельнулась. Да что там шевельнулась – не моргнула. Так и продолжила стоять, держа медный лист на вытянутых руках и глядя перед собой кукольными голубыми глазами.

– Почти, – баронесса неторопливо пригубила свой напиток и тоже поставила на поднос. – Ми.

Девушка немедленно ожила: тоненькие ручки примостили поднос на стол и потянулись к поясу. Что-то звякнуло, и служанка с поклоном протянула хозяйке черный шелковый мешочек, расшитый лунным камнем и перетянутый кожаным шнурком.

– А теперь принеси мастеру куртку.

Девушка отправилась исполнять поручение, а баронесса тем временем перевернула содержимое кисета на ладонь. Линии на ней отчего-то были не под цвет кожи, как у всех остальных, а бледно-сиреневые, напоминающие карту. Причем, казалось, рисунок каждый раз менялся. Пять монет выскользнули на нее одна за другой.

– Твоя плата, Эшес. За барона.

– Не нужно. Пусть пойдет в счет долга.

Баронесса приподняла брови.

– Не думаешь же ты, что я воспользуюсь своим положением? Любая работа должна оплачиваться. К тому же, – она тихо усмехнулась, – вдруг ты еще передумаешь и не уедешь.

С неприятным чувством Эшес протянул руку, и тяжелые золотые кругляшки так же по очереди упали в его раскрытую ладонь, только в обратном порядке. Ми уже несла куртку, поэтому он быстро спрятал деньги и повернулся спиной, подставляя руки. Сунув их в рукава, потянулся, чтобы застегнуть крючки, но длинные тонкие пальцы опередили его. Проворно вдев загогулины в петельки, они задержались над последней. Неожиданно ладонь скользнула под куртку, и возле самого уха раздалось теплое дыхание. Изумленный, Эшес обернулся. Служанки в холле уже не оказалось, рядом была только баронесса. Она продолжала стоять, не отнимая теперь уже обеих рук от его груди. Опомнившись, он отвел их.

– Не надо.

И тут же осекся. Раньше ему удавалось избегать прикосновений к ней – он и сам не мог объяснить, почему ему так этого не хотелось, – а потому ощущение было полной неожиданностью. Глядя на бледную почти светящуюся баронессу, он всегда воображал, что на ощупь ее кожа холодная, как у лягушки. Но он ошибся. Руки будто обхватили горячий бархат; от запястий с пульсирующими жилками исходил такой жар, что при обычных обстоятельствах он бы диагностировал у нее лихорадку. Внезапно вниз от горла скользнула горячая змея, задержавшись в районе живота. Эшес так и не смог отнять руки.

А она глядела на него своими огромными фиолетовыми глазами, опушенными пепельными ресницами, слегка приоткрыв рот.

– Я не знаю, что делать, Эшес, – сказала она, и в уголках глаз показалась влага. – Мой супруг глубоко страдает, а я всего лишь слабая женщина… – Голос дрожал так, что захотелось немедленно ее утешить, унять блестевшие в глазах слезы. Впервые перед ним была всего лишь женщина. Женщина, от красоты которой делалось почти больно. – Иногда мне кажется, что он висит над