в сон. Пару раз он даже слышал чье-то похрапывание, но всякий раз пробуждался, когда карету подбрасывало на ухабах. Костюм управляющего терялся в тени, зато бледное лицо безошибочно указывало на его местоположение. Полупрозрачная кожа почти светилась в темноте, отчего казалось, что голова парит в воздухе. Всякий раз, поворачиваясь в его сторону, Эшес обнаруживал на тонких губах Грина неизменную учтивую улыбку.

Но вот колеса заскрипели, и их откинуло назад: угрожающе раскачиваясь и кряхтя, карета принялась карабкаться вверх по склону. Снаружи доносились раскатистые «эге-гей!» несуразного возницы, пощелкивание хлыста и взбешенный конский рык. Наконец экипаж дернулся в последний раз, и они выехали на ровную площадку перед тяжелыми чугунными воротами. Ограждение изобиловало остроконечными элементами и щерилось в небо кольями-зубами. Прутья обвивали чугунные орхидеи с шипами, каждый из которых легко проткнул бы человека. При их приближении ажурные створки растворились – удивительно тихо для такой массивной конструкции, – и они очутились на подъездной аллее.

Особняк представлял собой внушительное зрелище: широкая парадная лестница с дорожкой из красного мрамора, стрельчатые окна со свинцовыми наличниками и водостоки, увенчанные горгульями, корчившими рожи редким гостям.

– Экипаж будет подан, как закончите, мастер Блэк, – сказал напоследок Грин, и карета скрылась из виду.

Сбоку от входа висел дверной молоток, но Эшес знал, что он не понадобится. И действительно: стоило ему преодолеть последнюю ступень, как дверь сама отворилась. За ней никого не оказалось, однако он и к этому привык, а потому, не мешкая, шагнул в полумрак холла.

Несмотря на обширность владений и неприличное богатство, баронесса обходилась минимальным штатом прислуги. Вот и сейчас никто не кинулся к нему, чтобы принять куртку и препроводить в хозяйские покои. Эшес сам снял и повесил ее в холле и направился к центральной лестнице.

Баронесса стояла на верхней площадке, одной рукой опираясь о перила из красного дерева, а во второй держа толстую покрытую резьбой свечу. Воск успел оплавиться, и паутина нагара оплела ее пальцы.

– Рада, что ты сразу откликнулся, Эшес.

Он поморщился: она всегда называла его по имени, игнорируя привычное среди пациентов «мастер Блэк». Поначалу он исправлял ее, чем вызывал священный ужас окружающих и легкое пожимание плечами самой баронессы. А в следующий раз все повторялось.

В ее тоне Эшесу почудилась насмешка, но откуда бы она узнала, что он не хотел ехать?

– Он наверху?

– Как обычно.

Пока он поднимался, баронесса все так же неподвижно ждала. Длинные пепельные волосы были распущены, как у уличной девки, но при взгляде на нее никому бы и в голову не пришло это сравнение. Подчеркнуто простое платье мерцало в полумраке лунным молоком. Единственным украшением служила нитка жемчуга и приколотый к корсажу пышный черный цветок с красной сердцевиной, похожий на вывернутый наизнанку мак. Эшес в который раз задался вопросом, сколько баронессе лет: у нее было тело девицы, голос женщины и глаза без возраста. Но несмотря на душераздирающую красоту, она никогда не вызывала у него желания.

Когда он с ней поравнялся, баронесса окинула его долгим взглядом своих странных фиолетовых глаз, чуть улыбнулась и сделала знак следовать за ней. От удушливо-сладкого аромата ее духов в сочетании с запахом горелого воска и пыльной тишины голову вело, а от недосыпа подташнивало. Эшес попытался сосредоточиться на ореоле свечи, которую держала тонкая белая рука. В какой-то момент ему даже почудилось, что пламя растет прямо из ладони. Он тряхнул головой и вскоре оказался перед высокими двустворчатыми дверями.

Если в коридорах царила прохлада, то в этой комнате было жарко, как в аду. Огромный, облицованный черным мрамором камин громко гудел, а вырывающиеся из него языки пламени с треском лопались, едва не облизывая лежащего на высокой постели больного.

– Почему окно закрыто? Ему нужен воздух.

– Разве? – безмятежно отозвалась баронесса. – Я слышала, что сквозняки в его состоянии вредны.

– Чепуха. Меньше слушайте узколобых столичных знатоков. Они считают, что опыт вреден для знаний.

Эшес шагнул к окну и дернул медную ручку, но рама не поддалась. Он нахмурился и обернулся к баронессе.

– Где ключ?

Та раскрыла ладонь и протянула латунный винтик, хотя он мог бы поклясться, что минуту назад там ничего не было. Эшес взял ключ, избегая касаться ее пальцев, и вставил его в скважину. Провернул в замке и снова дернул, но рама и на этот раз не поддалась.

– Кто заварил его смолой?

– Плотник, которого еще днем пригласил по моей просьбе Грин.

Эшес раздраженно вытер руки о штаны. Неужели нельзя было сказать об этом раньше? Порой ему казалось, что баронесса специально дразнит его. Скорее всего, так оно и было.

– Бога ради, позовите кого-нибудь из слуг, пусть приглушат огонь. Или вы мужа на ужин зажариваете?

– Я уже поужинала, – едва приметно улыбнулась баронесса и дернула за витой канат, свисавший в углу золотым питоном.

Где-то в глубине дома эхом отозвался глухой звук, похожий на удар колокола. Эшес отвернулся и подошел к кровати.

Больной лежал на пурпурных атласных подушках, напоминающих внутреннюю обивку гробов. Иссохшие узловатые руки вцепились в бархатное покрывало. Он хрипло дышал, изнывая от жарко натопленного камина. Его лоб, щеки и подбородок были покрыты темно-красными мазками, а одна большая алая капля зависла, дрожа, на кончике носа.

Супруг баронессы страдал гематидрозом – чрезвычайно редким и малоизученным заболеванием. По правде говоря, барон был единственным в практике Эшеса, и лечения для этого недуга пока не придумали. Приступы, как правило, длились от пары минут до нескольких часов, в течение которых несчастный в буквальном смысле слова исходил кровавым потом. Понаблюдав за ним какое-то время и тщательно зафиксировав симптомы и периоды обострений, Эшес пришел к выводу, что ухудшение наступало после сильного эмоционального потрясения. Все это пришлось собирать по крупицам, ввиду объективной неспособности самого барона поведать об ощущениях.

– Сегодня что-то произошло? Что-то взволновало или обеспокоило вашего супруга?

– Нет, – пожала плечами баронесса, – ничего такого не было.

– Но что-то же должно было послужить толчком? – настаивал Эшес. – Помните, что я вам говорил: его нельзя лишний раз волновать.

По правде сказать, задача была не из легких, ибо барон приходил в чрезвычайное возбуждение даже от сущих пустяков. Так, однажды его вывел из душевного равновесия вид грязного оборвыша, просящего милостыню на ярмарке. Супруг баронессы тогда вывернул карманы и высыпал малышу в кубышку всю наличность. А ее с лихвой хватило бы на оплату года службы поденного рабочего. Родители ребенка так перепугались, что потом самолично пришли к Эшесу, умоляя и заклиная его вернуть деньги его светлости.

– Ах, должно быть, все дело в той пьесе!

– Пьесе? –