Наконец Ясид, чувствуя неловкость от паузы, берет ответственность на себя:

- С водой мы на пределе. Запас в скважине будет исчерпан дней через пять. Ну, может быть, мы неделю продержимся. Дальше – все. Старый Лес умер, его уже не восстановить. Новый Лес, судя по всему, тоже погиб…

- Он еще жив, - неожиданно возражаю я.

Вероятно, не следовало этого говорить, но я – говорю.

Все лица тут же поворачиваются ко мне. Особенно странный взгляд у Ники. Готов поклясться, Лелька что-то ему уже нашеп­тала.

Я опускаю глаза.

Ника ждет.

И, не дождавшись разъяснений, кивает:

- Что ж, надо бы тогда посмотреть. Собственно, это входит в мои инспекторские обязанности…

***

- Рассказывай, - говорит Ника.

Мы с ним идем к Новому Лесу. Для этого похода Ника кладет в наплечную сумку термос с водой, две противопылевых маски: прогноз бури не обещает, но Ника напоминает, что береженого бог бережет, запихивает туда же два бутерброда с курицей, на­вя­занные нам Лелькой, берет даже компас, хотя в случае бури он нам ничем не поможет. Мы обещаем вернуться часа через три. Улицы Поселка пустынны. Оживление, вызванное прилетом никиного биплана, быстро спадает. Воцаряется обыденное уны­ние. Лишь возле кирпичного, в мелких щербинках, здания му­ни­ципа­литета слегка роится народ – Совет, взбудораженный но­востя­ми, продолжает свое бес­конеч­ное за­седание. Да у дома Яси­да, как обычно, опираясь на выставленный перед со­бой по­сох, неподвижно сидит дед Ха­зар. Мы с ним здо­рова­ем­ся, дед Хазар в ответ еле заметно дергает бо­родой: еще никто нико­г­да не слышал от него ни единого слова. Как только Ясид с ним общается? Ну и на взлетной поло­се Тимпан и Зяблик лениво за­гружают в биплан тюки с незрелы­ми ма­ковыми коро­бочками. Го­роду они нужны для производства опиума: Эко­совет офици­аль­но рекомендует его как средство для релак­сации после рабо­чего дня. Снижает агрес­сию, однажды коротко пояс­нил Ни­ка, иначе у нас уже давно начались бы стихийные бунты. Прав­да, тот же Ника мне говорил, что мы являемся одним из главных маковых поставщиков. Если наш Поселок дей­стви­тель­но ликви­ди­руют, опиум у горожан окажется в дефици­те, и тогда жди со­ци­альных эксцессов.

- Я еще и поэтому не рискую взять вас к себе.

И Ника уже в сотый раз объясняет, что у него комната, закуточек, шесть метров, отделенная от остальных, точно таких же, фанер­ной перегород­кой. Они там с Белой вдвоем. И то он часто но­чует в казарме, чтобы можно было отдохнуть друг от друга. А ес­ли их эскадри­лью, как ходят слухи, действительно перебросят на Северный фронт, жить вообще придется в палатках.

- А оставлять вас одних… в городе… Знаешь… Ну, в общем… не стоит…

Чувству­ется, что это его постоянно мучает: ни Лельке, ни мне он ничем не может по­мочь, разве что изредка подбросить воды и продуктов.

- Да ладно, - говорю я. – Не считай, что у нас так уж все безнадежно. Продержимся как-нибудь. Бывало и хуже.

Тут я немного преувеличиваю: хуже у нас еще не бывало.

Проклятая засуха!

В общем, я, запинаясь, рассказываю, как мы незаметно подружились с Аглаей. Как вместе ухаживали за нашими маковыми делянками, как старались, как экономили воду, чтобы больше доставалось посадкам, как готовили вместе органическую подкормку, как пропалывали и взрыхляли почву, перебирая ее от мусора точно крупу, как сидели потом, усталые, по вечерам, на ка­челях, которые с незапамятных дней висели у нас за домом. Качели, по словам Ники, соорудил еще наш отец незадолго до самых первых климатических пертурбаций… Рассказываю, как Аг­лая переживала, когда погиб Старый Лес. Как она мучилась, когда выяснилось, что и Новый Лес, в который было вложено столько сил, тоже гибнет. Нам не повезло тогда с налетев­шим пыльным бураном.

Ни о чем другом Аглая говорить не могла. Точно загипнотизированная, повторяла: какой прекрасный, какой изумительный мир мы потеряли!.. Без конца перелистывала черт-те откуда взявшиеся у нас цветные альбомы, рассматривала картинки лужаек, прудов, рощ, рек, озер, пенящихся водопадов… Рассказываю, как она вдруг начала ходить на радения к Колдуну, как мы тупо и бессмысленно ссорились из-за этого. Как она заявила однажды, что в эзотерической прак­тике Захара есть что-то разумное, и как мы с ней примерно месяц назад разругались окончательно и бесповоротно. Как она исчезла через несколько дней после ссоры и как никто до сих пор не знает, что с ней случилось.

- Главное, ни словом ни с кем не обмолвилась… Ни Серафиме ничего не сказала, ни мне, никому…

Я также рассказываю, как Комендант попытался арестовать Колдуна и как в Поселке по этой причине чуть было не вспыхнули беспорядки: человек пятьдесят собралось около муниципалитета, большей частью, конечно, женщины – как их разгонишь? – но и мужики, некоторые с винтовками, тоже стали подтягиваться…

Умалчиваю я только о том, что у меня при виде Аглаи вдруг начинало сильно и горячо вздрагивать сердце. Но думаю, Ника и сам об этом догадывается. И еще умалчиваю, что Лель­ка Аглаю почему-то возненавидела буквально с первого дня: и воображает о себе невесть что, и скрытная, хитрая, и вообще какая-то не такая… Мы с ней, то есть с Лелькой, из-за этого тоже много раз ссорились. Зато я совсем уже косно­язычно рассказываю, что примерно через неделю, ну, может быть, дней через восемь, после того как Аглая пропала, я стал слышать, но не ушами, а как бы внутри головы, невнятный шепот, тень звука, заметно усиливающийся, если стоять на окраине, которая ближе к Новому Лесу.

- Не всегда слышу, бывают перерывы по три – четыре часа, но потом – вдруг опять, ни с того ни с сего…

Ника относится к моему рассказу очень внимательно – никаких обычных подначек, подколок, не перебивает. Поразмыслив, уточняет: о чем этот шепот? И я отвечаю, что сам шепот иногда слышен отчетливо, но вот отдельных слов в нем не разобрать.

- Вроде зовет… Или вроде просит о чем-то… В общем, объяснить не могу…

- Ее так и не нашли? – спрашивает Ника.

Я кусаю губы:

- И не искали… Совет еще в прошлом году принял постановление: экспедиции за ушедшими в Мертвые Земли больше отправляться не будут. Нет смысла, не хватает людей…

- Ладно, сейчас посмотрим, - говорит Ника.

Мы пересекаем пустошь выжженной и раскаленной зем­ли, где она, точно потусторонняя шахматная доска, разбита трещинами на ломаные квадратики. Называется это – такыр. Затем идем через луг – он тоже