работу вообще удастся найти), предъявлять по первому требованию пропуска, безоговорочно исполнять приказы полиции или районных властей. Каждый на­возный жук над тобой начальник. Каждый обтертый шнырь смот­рит на те­бя, как на полудохлого таракана. А куда Лельку девать, в «дом отдыха» для бригадиров? А что будет с Ясидом: представителей национальных меньшинств в городском тухлом вареве, мягко говоря, не жалуют.

Нет, город – это не для меня. Тогда уж лучше попробовать пробраться на Север, до границы Болот, там, по слухам, существуют еще редкие экологические очаги. Тоже, конечно, не рай: черная вода, шибающая в нос тиной, жесткие обжигающие хвощи, не годные даже на корм скоту, вечная мокрядь, гниющая на теле одежда, мокрицы, от укусов которых вздуваются гнойные пузыри…

Не хотелось думать об этом. Да и Ясид не пойдет на Север – у него на руках дед Хазар. А без Ясида не пойдет Лелька, и куда ж я без нее?

Делать в такую жару было нечего. Какие могут быть сельскохозяйственные работы, когда почву надо не копать, а долбить ломом, и выворачивается она твердыми колючими комьями, которые еще тоже надо дробить? Комендант, правда, попытался наладить меня на возведение земляного вала. Свербила его такая идея: дескать, вал, насыпанный метра на три, защитит нас от пыльных бурь. Я с ним даже спорить не стал, кисло посмотрел исподлобья – Комендант махнул рукой и оставил меня в покое.

У него и без того хватало забот. Напряжение в Поселке возрастало с каждым восходом солнца. Я заметил, что окна в доме у Колдуна светятся теперь до глубокой ночи и чуть ли не до рассвета доносятся оттуда тягучие, заунывные песнопения, прорезаемые иногда дикими вскриками. От них мурашки пробегали по коже. В доме шло непрерывное моление о дожде. Впрочем, не только ночью – там и днем народа хватало. В основном, разуме­ется, женщины; сподвижниц Колдуна определить было легко: они все повязывали головы черными, траурными платками. А недавно там, прямо пе­ред крыльцом, возник дере­вянный идол, вырубленный с ка­кой-то первобытной чрезмерно­стью: здоровенная челюсть, кри­вой, пе­ре­кошенный злобой рот, в глазницы вставлены осколки фаянсо­вой чашки, острые скулы, вместо волос – растопыренные пучки соло­мы. Кто его сотворил, сам Захар? И откуда взялся чурбан, неужели приволокли из Ста­рого Леса? Комендант, когда уви­дел его, аж заскрипел зу­бами. Старый Лес, хоть и совсем высох, но до сих пор считался нашим неприкосновенным запасом. Понятно было, почему Комендант так взбе­сил­ся. Но что он мог сделать? На днях, случайно, вы­брав­шись на улицу в полдень, я наблюдал такую кар­тину: стоит Ко­мендант напротив дома Захара и упорно, не произнося ни сло­ва, смотрит на идола. А рядом с идолом стоит сам Захар и так же упорно, молча смотрит на Коменданта. Не знаю, уж чем там у них закончилось, но идол как пугал всех бельмами глаз, так и продолжает пугать. Ясид утверждал, что своими ушами слы­шал, как Колдун говорил кому-то из членов Совета: мы про­валива­емся в архаику, а в архаичные времена наиболее эф­фек­тивными будут архаичные технологии.

- Может быть, он и прав… - задумчиво добавил Ясид. – Интересно, что цель и у Захара, и у Коменданта одна: сохранить наш Поселок. Методы у них – разные…

Меня это не слишком интересовало. Прошел уже почти месяц, как исчезла Аглая – никто до сих пор не знал, что с ней случилось. Большинство склонялось к тому, что она ушла в Мертвые Земли. Горизонт, если долго смотреть в сторону Юга, начинал как бы засасывать в себя человека. Накатывался странный морок. Казалось, что там, в серой дымке, заманчиво поблескивает вода или что там, как в раю, шелестят деревья, цветы, сочные травы. Искушение оказывалось непреодолимым. Человек вдруг бросал все и, как загипнотизированный, шагал в ослепительное сияние: брел по такыру день, другой, третий, пока не терял сознание. У нас такие эксцессы уже случались. Раньше за ушедшими снаряжались целые спасательные экспедиции, но если даже человека и удавалось найти, то он бился в судорогах, ни за что не хотел возвращаться, не узнавал никого и через какое-то время, набравшись сил, все равно ускользал, растворяясь в жарком безмолвии.

Я, впрочем, не верил, что Аглая ушла в Мертвые Земли. Я помнил, как после пустынной бури, засыпавшей Поселок и наши внутренние поля слоем пыли по щиколотку, она, точно в лихорадке, твердила:

- Он умирает… Ему не выжить… Мы должны что-то для него сделать… – Прижимала ладони к глазам и, сидя на скамейке, словно болванчик, раскачивалась взад и вперед. – Если мы его не спасем, Поселок тоже умрет…

Вот почему меня непрерывно тянуло к окраине, выходящей на юго-восток. Во-первых, отсюда просматривался призрак Старого Леса. Он проступал графикой слабенькой туши на более светлом фоне. Это из-за того, что древесные изломы его как овеществленным кошмаром были облеплены пылью. Пыли там скопилось не меньше, чем по колено, а возле каждого дерева вздымался еще и здоровенный сугроб. Вряд ли там тлеет хотя бы искорка жизни. Идиот Моргунок уже давно требовал на Совете срубить к чертям этот Лес на дрова. Дескать, будет от него какая-то польза. Действительно идиот. Не понимает эле­ментар­ную вещь: даже мертвые стволы и кустарники пусть частично, но прикрывают нас от удушения пылевыми заносами.

Однако намного важнее было другое. Метрах в четырехстах от Старого Леса холмистой тенью вздымался еще и расплывчатый Новый Лес, называемый так, потому что был высажен несколько позже. Располагался он чуть глубже на юг и был тоже об­леп­лен пы­лью от корней до верхушек деревьев. По первому впе­чатле­нию могло показаться, что и он безнадежно мертв, но ес­ли при­стально вглядываться, до рези напрягая глаза, то сквозь войлок на­пластований можно было заметить тусклые пятнышки зелени, разбросанные то здесь, то там. Новый Лес был еще жив, он был жив, я это чувствовал болезненными подрагиваниями сердца. Он был жив: еще упорно просачивалась по его ксилеме вода, еще дряблые листья впитывали солнечный свет, преобразуя его в древесную клеточную органику, он еще кое-как дышал – через силу, сморщенными, почти закупоренными редкими устьицами.

Надолго ли – этого я не знал.

Два небольших массива – вот все, что осталось от проекта громадных лесозащитных полос, которые, согласно пер­вона­чаль­ному замыслу, должны были прикрыть Южный фронт от летящих из пустыни ветров, жаром и раскаленной пылью испепеляющих все на своем пути. А какой был энтузиазм во время пер­вых посадок! Какие, по крайней мере у нас в Поселке, были ослепительные надежды! Мы рекультивируем эти безжизненные пространства, мы перекопаем твердую