- Нет, я должен понять, почему!

- По собственной воле, разумеется. Нет ничего, что указывало бы на убийство. Но полиция разберется лучше.

- Он носил проклятие ифрита, доктор. Вы же должны знать. Проклятия работают не так.

- Не так. Значит, решение было осознанным, - сказал доктор. - Видимо, он просто решил не ждать конца.

Не ждать. Не видеть. Не завидовать. Артавазд вырвался и, шатаясь, словно пьяный, пошел вдоль по улице, не слыша автомобильных гудков и окликов прохожих. Так и шел в пижамных штанах и куртке на голое тело. В глубине души Артавазд знал, почему Погос решился именно в эту ночь, именно так. Вы были братьями, сказал Румпельштильцхен. Будь прокляты эти карлики с их долгозрением! Будь все проклято!

Решиться всегда сложно. Каждый ответственный шаг - это маленькая смерть. Не твоя собственная, но того, что было до. Нарушение микрокосма. Вмешательство в естественный порядок вещей. Извлечение Хафез-паши из мира было ответственным решением, его возвращение же может стать величайшей ошибкой. Тем не менее...

Когда-то Артавазд говорил на многих языках. Теперь он забыл все, кроме родного, и надеется, что Хафез-паша снизойдет до беседы на языке рабов, истребляемых, слабых и презренных.

Руки Артавазда трясутся, когда он срезает с сосуда сургуч.

Сколько еще вы будете осквернять нашу землю своим присутствием?

Годы бежали слишком быстро, чтобы прочувствовать их в полной мере. Артавазд мужал и учился принимать решения, не связанные с битвами против гулей, Берта была рядом, как и маленький Погос. В жизни Карапетянов менялись только листки на отрывном календаре. Но в стране все было по-другому.

Звучали новые имена. Имена тех, кто вызвался вернуть Рейху величие безо всяких ифритов-полководцев. Чернели изломы свастик, а наколки на плечах карликов-рабочих пестрели изображениями Гунгнира и Мьелльнира. Восток превращался в идеологического врага. На Берту глядели с осуждением. Но Артавазд продолжал работать, и работал хорошо.

Двадцать.

Двадцать три.

Двадцать пять.

Двадцать восемь.

Десять лет вместе с любимой женщиной, надо же!

Но был и другой счет. Шесть, семь, восемь. Пятнадцать. Свободных ифритов на земле не оставалось, но еще не перевелись все гули. Гулей всегда тянет туда, где сгущаются тучи зла, а новые проклятия Артавазда не пугали. Только не после того, что случилось с Погосом.

Названный в честь самоубийцы сын смотрел на мир затуманенными всеобщей злобой глазами. Парады и погромы мелькали кинолентой, черно-белые образы впитывались в кровь. Но Артавазд терпел.

- Будет война, - говорил Давид. Из всех братьев, помимо Артавазда, в Рейхе остался только он.

- Все может быть, - полусоглашался Артавазд.

- Точно будет. Уеду отсюда. К черту.

- У черта лучше? - Артавазд невесело улыбался.

- Где угодно лучше. Хочу в Америку. Подальше.

- Так езжай, кто тебя держит?

- И уеду.

Говорил так и не уезжал. Целовал пухлую ручку маленького Погоса, вежливо кивал Берте и выходил в черно-белый Берлин, чтобы вернуться с визитом спустя неделю. После того, как Румпельштильцхен запретил Артавазду появляться у себя в кабаке, Давид остался единственным верным другом. Коллеги и знакомые Берты все, как один, поглядывали на армяно-германскую семью с недоверием и опаской. Артавазд не осуждал их и не стремился восстановить некогда прочные, сердечные связи. Гули приходят на запах страха, а со страхом воевать бессмысленно.

Шестнадцатого Артавазд уничтожил в тридцать пятом, ровно за год до олимпиады. Гуль щеголял в черной форме охранных отрядов, что вкупе с потемневшей от времени кожей и глазами-угольками в провалах глазниц делало его похожим на вырвавшуюся из подземного царства тень. Принадлежность к СС не спасла низшего джинна. Как и прочие, он даже не сумел осознать, что происходит, когда нож с вязью на клинке пронзил черное сердце. Труп, моментально начавший разлагаться, Артавазд оставил в переулке.

Шестнадцатого ему не простили.

Началось все так же обыденно, как в тысячах других случаев. «Тут ли работает герр Карапетян? Пригласите его на беседу». Уютный кабинет главного инженера. Мягкий диван, совсем как на приеме Хафез-паши. Человек с грустными глазами и перхотью в черных волосах. Простые вопросы, требующие простых ответов. И книжечка в багровом переплете, куда простые ответы заносятся.

- Ваш volk - народ - похож на еврейский, не так ли?

- Только в исторической ретроспективе.

- Что вы имеете в виду?

- Нас раскидало по миру, и не везде мы смогли укорениться. Но мы не похожи всем остальным.

- А что вы думаете о джиннах?

- У меня есть причина не желать им добра.

- Говорят, десять лет назад вы пленили одного из них, и до сих пор его судьба остается нераскрытой.

- Я утопил его в Балтике.

Человек с грустными глазами нахмурился и постучал пальцем по столу. Как выяснилось, это означало конец допроса. Впоследствии Артавазд научился хорошо трактовать подобные знаки. Приглашения и визиты следовали один за другим. Скучные люди в пиджаках сменялись арийскими великанами, чьи плечи до треска распирали форменные рубахи, и каждый задавал одни и те же вопросы.

Теплым августовским вечером Артавазд возвращался домой после очередного допроса. Улицы полнились карликами: отмечался какой-то из древних языческих праздников. Возле заведения Румпельштильцхена жгли чадящие факела, пели песни на грубом, терзающем человеческое ухо языке. Хозяин кабака, облаченный в кольчугу, орал громче всех, размахивал флагом, расшитым золотыми рунами. Увидев Артавазда, он моментально умолк и ударил древком о мостовую.

- А вот и тот, кого наша земля отвергает! - завопил Румпельштильцхен, тыча в Артавазда пальцем. - Вот он, убийца и враг!

- Враг! Враг! - подхватила толпа.

- Вот кого приютила прежняя власть, эти слабые, погрязшие в пороках безумцы! Мы дали чужеземцам кров, пищу и защиту, а взамен получили что?! Неблагодарность! Предательство! Саботаж!

- Ты о чем, Румпельштильцхен? - Артавазд остановился, упер руки в бока и наклонился к самому лицу подошедшего карлика. - Разве не твои слова: «Пусть уезжают все, кроме тебя»?

- Ты обманул меня. Мое доверие, мою дружбу. Мы не желаем более видеть тебя здесь, сын Карапета. Проваливай! Проваливай немедленно!