Кувшин и два желания ждали своего часа. Тюрьму Хафез-паши немецкие власти не отобрали, хотя вполне могли. Скорее всего, они посчитали, что Артавазд не удержится и растратит все желания, вернув джинна на службу Рейха. Они явно недооценивали силу ненависти.

С Погосом Артавазд виделся едва ли не чаще, чем до пленения Хафез-паши. Вдвоем они посещали вечера и редакции газет, но не расставались и после. Стоило им остаться наедине, как с лица Погоса спадала маска отважного героя, и ужас перед проклятьем брал свое.

- Сколько я еще протяну?

- Столько, сколько захочешь сам, - отвечал Артавазд. - Я-то как-то тяну.

- Тебя проклинали гули, а они на многое не способны.

- Зато их было шесть.

В таких разговорах протекали целые вечера, и вскоре Артавазд понял, что устал. Очень устал. Настолько, что больше не хочет видеть друга.

Чтобы вернуть себе жизнь, Артавазд заперся в съемной комнате и достал медный кувшин. Откупорил пробку и перевернул сосуд горлышком вниз. По комнате растекся серый дым, а рассеявшись, явил взору Хафез-пашу. Ифрит был наг и сидел, скрестив ноги и прикрыв пламенные глаза.

- Слушаю и повинуюсь, господин, - сказал Хафез-паша, следуя церемониалу.

- Мне нужно, чтобы ты снял проклятия с меня и с Погоса.

Ифрит растянул губы в улыбке.

- Я не могу выполнить вторую часть твоего приказа, господин. Собственные проклятия джинны снимать не способны. Что же до жалких потуг гулей, - он взмахнул рукой. - Их больше нет. Ты свободен от венцов безбрачия и бездетности, и от опухоли в горле, и от всех отдаленных невзгод. Хочешь загадать второе желание?

- Сначала ответь мне: каково твое проклятие, насланное на Погоса?

- Скорая смерть.

- Кто может снять его?

- Другой ифрит. Тот, что сильнее меня.

- И ты поможешь мне его пленить?

- О господин, - оскал джинна стал еще шире, меж треугольных зубов замелькал змеиный язык, - на всей земле больше не осталось свободных ифритов. Я был последним.

И он показал бесчисленное множество сосудов-тюрем, лежащих в океанских безднах, спрятанных за семью замками в хранилищах банков и частных коллекциях, засыпанных песком в руинах городов с забытыми именами и сокрытых магическими печатями магрибских мудрецов. Кувшины, лампы, шкатулки и склянки восставали из дыма, окружавшего ифрита, дразня недоступностью и упущенными шансами.

- Значит, для Погоса надежды нет?

- Никакой, господин мой. Но ты все еще можешь загадать что-то для себя.

- Да, - решился Артавазд. - Я хочу любви.

Учетчице Берте было двадцать пять, а мужчины моложе никогда ей не нравились. Насколько же велико было ее удивление, когда в ответ на предложение молодого Артавазда Карапетяна она ответила согласием. У них не было ни периода тайных встреч, ни ухаживания, все случилось единомоментно. Вопрос - ответ. Потом еще один вопрос - от священника - и еще одно «да», и неловкий кивок, и неуверенность, ужившаяся с иррациональной, глупой влюбленностью.

- Клянешься ли ты любить ее в горе и в радости, пока смерть не разлучит вас?

Пожалуйста, пусть он скажет «да», попросила про себя Берта. И Артавазд так и ответил. Одно простое слово - а сколько счастья!

Впоследствии она много раз будет задавать себе вопрос, почему все случилось именно так и откуда взялась ее любовь к юноше, которого она даже не знала.

А в тот вечер она кружилась с мужем в танце и собирала завистливые взгляды подруг и понимающие - мужчин. Лишь один из гостей смотрел на первый вальс так, как обычно смотрят на нечто отталкивающее, скверное. Это был один из армянских друзей Артавазда. Необычные имена Берта забывала очень быстро, но помнила, что именно этот «брат» помог Артавазду одолеть страшного джинна. Так почему же он не радуется? В чем его беда?

Раз-два-три, раз-два-три.

Пальцы тапера бьют по клавишам.

Кричит заздравную речь бородатый смешной карлик.

И этот взгляд.

На первое утро в статусе мужа и главы семьи Артавазд встал бодрым и как будто заново родившимся. Проклятия гулей были побеждены, миссия выполнена, впереди были только надежды, счастье и любовь. Хафез-паша не только разжег любовь в сердце Берты, но и укрепил чувства самого Артавазда. Идиллия. Союз и слияние. В голове Артавазда роились слова на немецком, не способные передать того чувства, которое он испытывал в те часы.

Артавазд подошел к окну. Кабак Румпельштильцхена через дорогу даже в такую рань был открыт. У дверей переступал с ноги на ногу лесной тролль в рабочем халате. На тротуаре рядом с ним лежали пустые носилки. Артавазд наблюдал за этой сценой, пока из кабака не вышел Румпельштильцхен в сопровождении какого-то мужчины в очках на крючковатом благородном носу. Карлик посторонился, пропуская тролля с носилками. Вскоре тот вновь показался на улице, а на носилках, которые тролль удерживал в одиночку, лежало что-то большое замотанное в белую ткань. Внутри Артавазда что-то оборвалось. Он накинул на плечи куртку и сбежал по лестнице вниз. Тролль уже топал со своей ношей прочь, в сторону полицейского участка.

- Здравствуй, сын Карапета, - сказал Румпельштильцхен. Мужчина в очках еле заметно кивнул.

- Что случилось?

- Погос случился, - буркнул карлик и шмыгнул покрасневшим носом. - Вот, доктора вызвал.

- Он жив? - Артавазд схватил Румпельхтильцхена за плечи. - С ним все в порядке?!

- Он повесился.

- Как повесился?

- А вот так, сын Карапета. Всерьез и навсегда. В той самой комнате, где вы были... Где вы еще были братьями.

Артавазд выпустил карлика и бросился вдогонку за троллем. Настиг, сорвал покрывало с носилок. Погос лежал на спине, глаза его были закрыты, словно он безмятежно спал, но приоткрытый рот с видневшимся между белыми зубами кончиком языка, разрушал образ. А ниже, под заросшим подбородком, сине-черным ужиком свился след от веревки. Фрак и белую рубаху Погос не снял. Как был на свадьбе, так и остался - в лучшем, чтобы удобнее было хоронить.

- Эй, ты чего? - рявкнул тролль.

- Это мой друг, башка каменная! Оставь его, положи его!

- Не положу. Работа, - солидно ответил тролль, но остановился, отвернул уродливую голову, позволяя Артавазду проститься. Лесные тролли вообще-то довольно сентиментальны.

- Он же должен был оставить записку, - шептал Артавазд, обнимая остывшее тело. - Он не мог просто так. Это же не проклятие, не проклятие.

- Ну полно, полно, - очкастый доктор оттащил Артавазда от