Убийство обсуждали долго, полиция не оставляла надежд найти стрелка, но за Давидом так и не явилась. Из берлинских целей остался только Хафез-паша, и Артавазд чувствовал, как с каждым новым днем нормальность вытекает из его бытия, впуская то ни с чем не сравнимое предвкушение опасности, которое ведомо только охотникам на джиннов.

- Вот здесь, - Каро ткнул пальцем в объявление.

«Гипнотический сеанс с исполнением желаний подсознательного по теории д-ра Фрейда проводит д-р, ген., верховный везир (1655-1891) Османской Порты Хафез-паша ибн-Джайхангир аль-Адан аль-Истанбули». Знакомый адрес, знакомая фотография. По спине Артавазда пробежал знакомый холодок. Работает самый правдоподобный вариант? Что ж...

За сеанс Хафез-паша брал сумму совершенно немилосердную, так что Артавазду пришлось расстаться с доброй половиной платы за работу на заводе, а братьям - добавить недостающее. Записавшись под выдуманной немецкой фамилией, Артавазд сказался больным и на протяжение трех дней ничего не ел, молился и настраивался на предстоящий поединок. Медный кувшин он не выпускал из рук, привыкал к тому, что он станет единственным оружием против Хафез-паши. Вспоминал, как одного за другим выслеживал и казнил гулей. Все существо Артавазда превратилось в сжатую пружину, готовую распрямиться, взорваться, поразить ифрита силой разума и гнева.

Но он оставался всего лишь теоретиком, отважный Артавазд Карапетян.

Кувшин оттягивал сумку свинцовой тяжестью. Сердце отчаянно колотилось, а перед глазами расходились черно-белые круги, когда Артавазд переступал порог комнаты, задрапированной темным бархатом. Один на один с врагом, наконец-то! И - удушающий, невыносимый страх.

- Присядьте, герр... Вальтер, - сказал Хафез-паша. Он восседал за высоким круглым столом, увенчанным короной горящих свечей и хрустальным шаром. Скучные усы отросли и теперь прятали и тонкогубый рот, и безвольный подбородок всемогущего ифрита.

Артавазд плюхнулся в мягкие объятия кожаного дивана. Положил ладонь на сумку, чувствуя изгиб медной ловушки. Набрал в легкие побольше воздуха.

- Вас что-то снедает, - предположил джинн. - Закройте глаза, герр Вальтер.

- В этом нет необходимости. Я и так знаю, зачем здесь.

- Что ж, в таком случае я должен выслушать вас, Артавазд? Или хотите сразу перейти к сути дела?

Он знал! Проклятый ифрит знал!

Хафез-паша встал из-за стола, заложил руки за спину и встал напротив Артавазда. В комнате резко стало темно - еще темнее, чем было, тень ифрита серым пятном легла на ткани, отрезавшие солнечный свет. И Артавазд почувствовал, как проваливается во что-то еще более черное и глубокое, туда, где Хафез-паша некогда был рожден от живого пламени и древней обиды на богов.

- Я видел взлет и падение империй, - прошелестел Хафез-паша, обнимая Артавазда дымными крыльями. - Я закладывал глиняный кирпич в фундамент Вавилонской башни и поднимал кубок на пиру Навуходоносора. Чем можешь удивить меня ты?

В глазах ифрита загорелось пламя, смуглая кожа побагровела, словно кровью налилась, мелькнул, ощупывая добычу, раздвоенный язык рептилии. Сражайся, Артавазд! - приказал самому себе охотник. Пальцы сжали кувшин-ловушку.

- Говори, смертный! Или я пожру тебя без последней исповеди!

- Ты видел многое, Хафез-паша!

- О да. Я видел все.

- Но ты не чувствовал ничего! Ты не знаешь, каково это - видеть гибель матери от штыка солдата, что годится ей в сыновья, а мне в братья. Ты не знаешь боли утраты и радости находки. Все твои желания - суть желания смертных, и ты знаешь это! Не по своей воле ты строил и разрушал города, миловал и убивал.

- Красивые слова. Но джиннов не победить словами.

- У тебя нет друзей, - продолжал, распаляя ярость, Артавазд. - Нет родных и единомышленников, есть лишь те, кто использовал тебя. За мной же стоят тени убитых и живые братья, и я докажу тебе это делом!

Ифрит дрогнул, и огонь в его глазах стал тусклее. За спиной его раздался выстрел, следом еще один, и еще. В дымных крыльях появились бреши. Погос стрелял, пока в магазине не кончились патроны, и с каждой пулей Хафез-паша становился слабее, а воля и вера Артавазда укреплялись.

- Ты создан, чтобы испытывать нас, и твое испытание оказалось ничтожным. Я требую твоего повиновения! Отправляйся в кувшин, Хафез-паша!

- Нет! Я не подчинюсь!

- У тебя нет выхода.

- Тебя найдут и накажут, потомок рабов! Я увижу твое унижение, твою гибель!

- Может быть, - Артавазд рывком поднялся с дивана, выхватил из сумки кувшин и вытащил затычку. - Но я не боюсь твоего проклятия!

Хафез-паша зашипел подобно залитому водой пламени, но в глазах его на мгновение блеснул злобный огонек.

- Ты не боишься, так пусть проклятие падет на него, - вытянул палец в сторону Погоса, обратился дымной змейкой и вполз в кувшин-тюрьму.

Глаза внука закрыты. Впалые щеки. Бесцветные губы. Воплощенная болезнь. Лейкемия - страшное, чужое слово - пожирает его изнутри. Погос Карапетян сжимает иссохшую руку отца, словно до сих пор надеется на его поддержку. Но Артавазд стар, очень стар и бессилен. У него остался только выбор. В руках Артавазда есть ключ. Ключ-нож, отточенный до бритвенной остроты, с вязью на дымчатом клинке. Только таким можно срезать сургучную печать с темницы Хафез-паши.

У внука не осталось матери и отца. Слабый мужчина - не отец. Пожираемые болезнью - сироты, отторгнутые и земными, и небесным родителями. Джинны испытывают людей, но только Творец выковывает из них клинки для грядущего Армагеддона. Чистые души - чистая сталь.

- Помнишь, ты рассказывал мне, - шепчет Погос.

- Помню, - эхом отвечает Артавазд.

Клянешься ли ты любить ее в горе и в радости, пока смерть не разлучит вас?

Вердикт присяжных был единогласен, и был он - «невиновны». Артавазд и Погос в один момент стали знаменитостями. Артавазда даже восстановили на заводе, откуда после ареста выгнали. Некоторое время он наслаждался славой и раздавал интервью, в которых обличал старую турецкую империю и зверства Хафез-паши, и всех тех, кого уже убили