— Риз, милая, иди с нами в заднюю комнату. — Рори просунула голову в мою комнату и посветила на меня фонариком.

Я села в кровати и протерла глаза. Сделав два шага, я замерла.

— О! — мои руки накрыли грудь. Они не выпирали наружу или что-то в этом роде. На мне была тонкая белая майка, без лифчика. — Божечки, ты…

Обнаженный рыбак (ладно, на нем были шорты) посмотрел на меня и нацепил ухмылку, которая не была такой уж утешительной.

— Да, я. Подвал — самое безопасное место. Подсобное помещение. Пошли.

Он поднял горящий фонарик, один из тех длинных металлических.

Я прикрыла глаза одной рукой, а другой стащила одеяло с кровати.

— Я не помню, когда в последний раз слышал звук сирены, не считая учений, — сказал Фишер, закрывая дверь в недостроенное подсобное помещение.

— Мы должны помолиться. Я могу это сделать.

Мама и Фишер уставились на меня, не моргая, когда мы собрались в небольшой круг, сидя на больших пластиковых контейнерах, подобных тем, которые она использовала для хранения моей старой одежды и сентиментальных вещей из моего детства. Мне было интересно, что с ними случилось.

— Конечно. — Мама улыбнулась. — Это не повредит. Хочешь, чтобы мы взялись за руки?

Глядя на обнаженного рыбака, я медленно покачала головой.

— Мы не обязаны.

— Что за черт. Если мы просим Бога пощадить наши жизни, то взяться за руки — лучший способ показать свою искренность. — Он схватил мамину руку, а затем мою.

Она казалась маленькой в его сильной, мозолистой руке. Теплой. Незнакомой. И это спутало мои мысли. Я перемотала мысли назад, представляя, как он ухмыляется мне, одетый в одно лишь низко завязанное полотенце.

Кубики пресса.

Жилистые руки.

Блестки воды на его широких грудных мышцах.

— Это что, безмолвная молитва? — спросил Фишер, снова возвращая меня к реальности. Он уставился на меня одним приоткрытым глазом, как будто только что закрыл оба для молитвы. — Может, хотя бы часть «Аминь» произнесешь вслух?

— Дорогой Господь… — вместо того, чтобы признать неловкую паузу, я перешла к молитве. — Мы молимся, чтобы ты присмотрел за нами и уберег нас от стихии. Аминь.

— Аминь, — эхом отозвались мои мама и Фишер.

— Значит, все в порядке? — Фишер подмигнул мне, отпуская мою руку. — Теперь мы под защитой?

Я сузила глаза.

— Ты язвишь?

— Сейчас середина ночи, Риз. Он просто устал, и, возможно, это выглядит так, будто он немного наглец. — Моя мама заступилась за него. Это должно было означать, что они были вместе.

Как я относилась к тому, что моя мама была с молодым мужчиной? В то время мне было трудно ответить на этот вопрос, потому что я так давно не видела не только маму, но и своих родителей вместе.

— Я не наглец, Рори. Я просто умница. Ты можешь воспринимать всерьез только пятьдесят процентов того, что я говорю, Риз. Если ты собираешься работать на меня, ты должна помнить об этом.

Я скривила губы и медленно кивнула.

— Это немного расплывчато. Такое ощущение, что ты заранее настраиваешь меня на неудачу. Или мои бабушка с дедушкой позвонили и попросили тебя сделать так, чтобы я провалилась и ползком отправилась в колледж?

— Все… все в порядке, милая?

Милая.

Мне было интересно, назовет ли мама меня так снова. Раньше только так она меня и называла. Это заставляло меня чувствовать себя любимой и особенной. В восемнадцать лет, сидя рядом с голым рыбаком в его подвале, это звучало немного снисходительно, словно все должны были помнить, что я самая молодая и наименее опытная в комнате. Это решило все. Я не собиралась называть ее «мамой».

— Я в порядке, Рори.

Ее брови сдвинулись к переносице, как будто я чем-то ее обидела.

— Риз… Я не думаю, что ты в порядке. И я уезжаю меньше чем через сорок восемь часов. Я не хочу уезжать, если тебе здесь плохо. Я могу сделать что-нибудь еще. Я могу сказать своему боссу, что сейчас неподходящее время.

— Господи, Рори. Все с ней будет в порядке. Хватит ее опекать. — Фишер зевнул и вытянул руки над головой. Я почувствовала себя двенадцатилетней девочкой, которую протащили тайком на фильм с рейтингом 18+. Разве я была достаточно взрослой, чтобы видеть столько мужской кожи вживую? И почему я не могла перестать думать о том, каково это — заняться с ним сексом? Это была правда. Я была недовольна тем, что Бог мог читать мои мысли, но я также была недовольна тем, что мои мысли продолжали приходить туда без моего разрешения.

В моей христианской академии было легко сохранить девственность, но почти невозможно сохранить рассудок. Сосредоточенный ум. Чистый разум.

Дорогой Господь, пожалуйста, прости меня за мои мысли. Пожалуйста, наполни мой разум и дух Твоей любовью и всем тем, что приносит Тебе славу.

— Ты чувствуешь, что тебя опекают, Риз? — спросила Рори.

Смущенной?

Грешной?

Беспокойной?

Да.

— Нет. Я не чувствую, что меня опекают.

Она нахмурилась и посмотрела на Фишера.

— Видишь?

— Вы воссоединились всего пару часов назад. Думаешь, Риз действительно сообщила бы тебе, если бы чувствовала опеку?

Сирены прекратились.

— Слава богу! Мне нужно в туалет. — Моя мама выбежала из подсобки.

Фишер встал, протягивая руку.

— Мы живы. Похоже, твоя молитва была услышана.

Я не приняла его руку и не обратила внимания на его заявление, потому что была уверена, оно попадает в категорию пятидесяти процентов, которые я должна игнорировать.

Он ждал у двери, пока я выйду из задней комнаты. Протиснувшись мимо него, я бросила на него быстрый взгляд и глубоко вдохнула, осознавая, что Господь игнорирует некоторые мои молитвы.

— Итак…, — он облизал губы.

Я проглотила полный рот слюны, не в силах оторвать от него взгляд.

— Когда ты хочешь это сделать? — его голос стал глубже.

Мое сердце заколотилось так, что я почувствовала его в горле. Что, если бы мама услышала его? Я не собиралась заниматься с ним сексом. И я потеряла всякую способность произнести эти слова, потому что это было самое смелое, что когда-либо говорил мне мужчина.

— Работа. Когда ты планируешь приступить к работе? — его голос больше не был низким. И он так медленно проговорил предложение, словно общался с ребенком или с человеком, который плохо говорит по-английски.

Смущение — не то слово, чтобы описать, что я чувствовала в тот момент. Скорее… унижение. А когда Фишер улыбнулся, как будто все это время читал мои мысли,