ни ряби.

Я бросился со всех ног к ближайшему дому, ослепленный паникой, – никогда прежде я не испытывал такого смятения. Вызвали полицию – наверное, мои родители; на шум прибежали соседи, слухи уже облетели округу. Меня не отправили домой лишь потому, что всем было не до этого, – и я был там, когда ее нашли…

– Майкл… Если не хочешь, не нужно об этом рассказывать.

Но я, конечно, продолжил. Я был в своей стихии, старательно подбирал словосочетания («посиневшая кожа» и «фиолетовые кляксы вместо губ»), исподтишка наблюдая за реакцией Астрид. Глаза у нее расширились от ужаса. Я знал: этим же вечером она вернется ко мне. Мы забудемся в объятиях друг друга, окутанные облаком нежности в сумеречном свете, а когда она окончательно опьянеет и окажется всецело в моей власти, я позову ее с собой. Теперь-то уж я понял: конечно, я хотел поехать один – но разве мог я уехать без нее?

26

Лия

Под вечер в мою дверь громко постучали. Секунды четыре с половиной я сидела за столом, стараясь не дышать слишком шумно, – пока наконец не раздался голос Клариссы: мол, она знает, что я там, и я обязана ее впустить. Обернувшись полотенцем (за весь день я так и не оделась), я обреченно поплелась к двери.

– Ну здрасьте-пожалста, ты жива!

– Очевидно, так.

– Слушай, что бы там ни произошло у вас с моим братом, уверена, все не так уж плохо.

Я скривилась:

– Ой, да дело не только в твоем брате – просто столько всего навалилось.

– И все равно: ничего страшного не произошло. На вот, я принесла тебе чаю.

Она прошла в комнату, и я, наверное, была ей по большей части благодарна.

– Мне слишком стыдно, чтобы спускаться, – проговорила я.

– Да ведь вы просто съездили в Марсель!

– Твой отец меня ненавидит.

– А вот это уж точно не так. Он что, отчитал тебя за это маленькое приключение?

– Это было ужасно.

Она лучезарно мне улыбнулась.

– Ну, таков уж он есть. Вообще удивительно, что ты только сейчас испытала на себе его гнев.

Я присела рядом с ней и, не успев понять, что делаю, инстинктивно к ней прижалась.

– Как мне паршиво.

– А это всегда, когда выходишь на большую дорогу вместе с Лалом.

Она протянула мне чашку.

– Я что-то пропустила? – спросила я, подув на чай.

– Да я почти на целый день сбежала с Нико, – мечтательно начала она. – Но, если верить Тому, тут было совсем не интересно. Папа с Анной затеяли генеральную уборку, а сам Том в конце концов уехал с родителями в Каланки. Говорит, как будто в детство вернулся. Когда я пришла прошлым вечером домой, он так разворчался!

– Бедняга Том.

– Да уж, бедняга… Надо было ехать вместе с вами – похоже, вы там оторвались по полной.

Я снова скорчила гримасу.

– Мой засранец-брат крепко на тебя запал – только, пожалуйста, не поддавайся!

Я вскинула брови, изо всех сил изображая циничное равнодушие, и заявила, что вообще не из тех, кто западает на мужчин (а про себя стараясь не выдать взволнованной дрожи: это он запал на меня!). Но Кларисса, похоже, мне не поверила.

– Не ведись на Лала, – повторила она. – До добра это не доведет. Лучше держись поближе к Жерому… Или вообще пошли мужиков подальше – сначала наведи порядок в своей жизни, а уж потом заводи романтические приключения.

С этими словами она пожала плечами, как бы показывая, что этот совет ставит точку в обсуждении темы. Потом окинула взглядом стопку дневников.

– Работаешь?

– Почти закончила, – ответила я, поняв, куда она клонит. – Сейчас доведу до ума последний, а потом – обещаю – расскажу тебе во всех подробностях о Марселе.

И снова – скептический взгляд:

– И долго еще?

– Минут на двадцать чтения.

Она встала.

– Что ж, если не придешь ко мне через полчаса – я вернусь.

– Двадцать пять минут, клянусь!

Она вышла, и, услышав глухой стук двери ее спальни, я взяла последний из дневников Майкла. Он заканчивался 24 июля 1969 года, и я дочитала его минут тридцать назад. Они все-таки уехали в Афины, но незадолго до того из тетради было выдрано несколько десятков страниц. Голова гудела, словно меня оглушили. Я ничего не понимала: зачем она согласилась отправиться с ним в это странное, даже безумное путешествие в Грецию? И почему он прекратил вести дневник именно в этот момент? Но самое главное: по какой причине он вырвал записи за целый месяц?

Полдень был душным, гнетущим. Небо клубилось оттенками серого, отчего беспокойное море окрасилось в фиолетовый, а сосны казались гуще, чем когда-либо. В клетке своей крошечной комнаты я задыхалась от приступа клаустрофобии, и чем больше читала, тем ближе подступало беспокойство. Где она? Где Астрид? Снова я вспомнила о дневнике, который она якобы вела и который так будоражил Майкла. Как это на него похоже: желание полностью заполучить в свои руки контроль над ситуацией. И как он был одержим ее голосом: Астрид-певица, Астрид с ее едва ли не обожествляемым ист-эндским выговором. Но в самые важные моменты ее голос как будто вовсе угасал, заглушенный его собственным.

27

Майкл

На ужин я пошел только ради того, чтобы увидеть ее лицо, – но одному Богу известно, чего мне это стоило. Целый день, будто пригвожденный, я пролежал на бетонном полу сарая, слушая, как барабанит по рифленой железной кровле дождь, наблюдая за преломляющимися лучами света.

Мигрень началась накануне – как только я увидел, что она уезжает вместе с Лоуренсом и Люком. Всю ночь, не смыкая глаз, я просидел на мысе, глядя в бескрайнюю черноту моря.

Помню лицо Анны, пробравшейся в уютный кокон моего сарая.

– Майкл? Ты что… Что это у тебя с глазами… с челюстью… Ты того, да?

Я велел ей убираться, и трескучая вульгарность моих слов на фоне ее нежного тембра показалась струйкой мочи в стакане молока. И вдруг я подумал: я хочу ее; как пронзительна боль одиночества… Но нет, на самом-то деле я хотел вовсе не ее. Мне просто нужно было поспать. Господи Иисусе, жара-то какая… Как отвратительно жарко! Вот бы просто поспать. В ту ночь мне это удалось – ну или почти, – а проснувшись, я тут же вышел во двор и поискал глазами машину. Но ее все не было. Я знал, что они поехали провожать Люка в аэропорт, – так почему же теперь, спустя сутки, тачки до сих пор не было на месте?

В ее комнате было темно и прохладно. Можно было бы прилечь там и подождать – она скоро вернется. Мои дневники лежали стопкой у ее стола, и при мысли о том, что она их читает, я вдруг почувствовал, что разрозненные кусочки меня вновь собираются воедино, образуя нечто целостное, осязаемое. Подушка пахла Астрид. Я взял в руки старую тетрадь; один вид ее всколыхнул во мне волну воспоминаний – даже почерк у меня тогда был в точности такой же и при этом до неузнаваемости иной. Я принялся листать страницы в поисках нужного отрывка, зарываясь лицом в ее запах, чувствуя ее мягкие, пушистые волосы – маленький золотистый пучок между бедрами. Боже, я видел ее как наяву – «Текниколор», «звук вокруг», виртуальная реальность. Она снова была со мной.

После того как набросился на нее сразу же по возвращении домой (она была такой хорошенькой с выступившим на щеках румянцем и полными слез глазами!), я целый день пролежал на полу. Распятый. Шел первый в этом месяце настоящий дождь. Он собирался несколько дней и теперь пролился фиолетовым потоком, прорвав небо. Море под этим небом тоже было фиолетовым, а густая зелень сосен стала ониксовой и матовой. Я снова чувствовал, что живу: это мысль о ней оживила меня.

Мы всемером теснились за маленьким кухонным столом, и в глазах у меня рябило. Она сидела рядом с Клариссой (которая вдруг превратилась в Диану – боже, как мне было паршиво!) и Томом. Ларри ел молча. Лицо у него было серое, и на свою порцию он набросился, как голодный троглодит, делая паузы лишь для того, чтобы отхлебнуть пива. Она пару раз украдкой встретилась со мной взглядом, и я ободряюще улыбнулся, давая понять, что все позади, что это утро было наваждением – что я люблю ее. Я смотрел, как она незаметно превращается в мою Астрид, потом – обратно в себя саму. Дженни попеременно поворачивалась то ко мне (на лице нет морщин, а волосы, как прежде, черные), то к своему взрослому сыну. Мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы не засмеяться в голос. И так – до бесконечности.

* * *

На другой день уже Лия, не Астрид, сидела в шезлонге, вытянув ноги, и что-то писала в одной из своих записных книжек. Я присел рядом и закурил – и я