Жюстин с радостью добавила бы что-то от себя, но, поскольку единственным риторическим вопросом, пришедшим ей на ум, было «у деревянной лошадки деревянный член?», она ничего не сказала.

– Ладно, – произнес Дэвид, поднимаясь. – Когда будешь готова, зайди ко мне в кабинет, расскажу детали.

Как только он вышел, Жюстин со вздохом облегчения откинулась на спинку стула. Провал был близок как никогда.

Она взяла факс Лео. Обычно он накалывался на иглу для бумаг сверху. Но сегодня все пришлось делать не так. Она стащила стопку бумаг, насадила факс на иглу и прикрыла другими документами так, что он оказался в самом низу.

Затем вставила гороскоп в макет номера и выключила компьютер, с сегодняшнего дня принадлежащий Генри. Прежде чем выйти из кабинета, Жюстин дружески погладила белый факс.

– Спасибо, Лео, дружище. Было весело, – прошептала она. – Но теперь все кончено.

В пятницу, в день премьеры «Ромео и Джульетты», Жюстин самовольно оккупировала туалетную комнату в редакции, едва пробило 4.40 дня. Заперев дверь, она сняла миленькие туфельки с ремешком вишневого цвета и надела вместо них туфли на головокружительной высоты каблуке, великолепно выглядящие на ноге, но ужасно неудобные.

Поверх маленького черного платья Жюстин надела черное вечернее пальто с широким воланом по подолу и оборкой на воротнике.

В 4.45 из-за двери раздался приторный голос.

– Милая, ты надолго?

– Нет, Барбел, – откликнулась Жюстин и вытащила косметичку.

Закончив с лицом, девушка взялась за прическу. Заставить себя брызгать волосы лаком она не смогла. От него ее одолевал ужасный чих. Поэтому Жюстин ограничилась тем, что собрала свои каштановые локоны и сколола их блестящей заколкой. Затем оглядела свое отражение.

Жюстин: Ну как, сойдет?

Мозг: Довольно мило.

Преодолеть кварталы, отделяющие редакцию от торговых рядов Александрия парк, на таких каблуках оказалось непросто, и это еще больше утвердило Жюстин в мысли, что разумнее будет проделать оставшуюся до театра часть пути на такси. Но прежде предстояло сделать кое-что важное в торговых рядах. И на этот раз дело было вовсе не в адвокадо.

Цветочный магазинчик в рядах назывался «Приветливый лепесток», и у женщины за стойкой, в винтажном полосатом фартуке, похоже, выдался длинный день. У нее тушь размазалась в уголках глаз, а волосы растрепались. Тем не менее она приветливо улыбнулась Жюстин.

– Чем я могу вам помочь? – спросила цветочница.

– Пожалуйста, соберите мне два букета, – попросила Жюстин. – Они должны быть в одном стиле, но один чуть молодежнее и женственее. А другой – более солидным и мужественным.

Ее просьба заинтриговала цветочницу. Та на мгновение задумалась, а затем начала двигаться от вазы к вазе, выбирая цветок то там, то тут, в своеобразном танце, похожем на вальс.

– И, если не трудно, не могли бы вы завернуть вот это в обертку второго букета?

Жюстин протянула цветочнице новый номер «Звезды», только что вышедший из печати.

– Все чудесатее и чудесатее! – заметила та.

Пробираясь к своему месту в середине второго ряда бельэтажа, Жюстин заметила, что значительную часть аудитории составляют пожилые дамы в ярких шерстяных палантинах и с массивными серьгами. Большей частью этих дам сопровождали столь же пожилые джентльмены, похоже, принарядившиеся в свои почти самые лучшие костюмы. Дешевые места сзади были заняты молодыми людьми, многие из которых в своих свитерах крупной вязки и очках с толстыми оправами вызывали у Жюстин ассоциации со студентами театрального или филологического факультета.

Два пустых кресла в первом ряду бельэтажа выделялись, как дырка в нижних зубах у шестилетки. Но затем к этим креслам, улыбаясь и извиняясь перед уже устроившимися зрителями, двинулась Лаура Митчелл в сопровождении женщины с жемчужными серьгами, покачивающимися в ушах, и в палантине сливового цвета. Это почти наверняка мать Лауры, решила Жюстин, поскольку обе женщины имели сходную великолепную форму скул и подбородка и одинаковые густые волосы, кажущиеся одновременно гладкими и объемными, словно из рекламы дорогого шампуня. Заняв свое место, Лаура поймала взгляд Жюстин и легонько помахала, на что та ответила тем же.

Гайети был не из тех театров, что славятся авангардными постановками. И все же, когда подняли занавес, Жюстин поняла, что это будет не обычная «Ромео и Джульетта». Все герои были одеты одинаково – в простые черные кофты с длинным рукавом и черные штаны по щиколотки – хотя некоторых из них легко было узнать по белым и серым головным уборам. Но если костюмы были самыми простыми, то грим – весьма серьезным. Лицо каждого актера было искусно расписано, так, чтобы подчеркнуть глаза и рот.

На сцене не было задника: черный пол был заключен в полукруглый экран, на котором сменялись изображения светлого дня и звездной, звездной ночи. Когда шла ночная сцена, на этот экран проецировались созвездия, кружащиеся в медленном танце, неумолимо напоминающем о вращающемся колесе времени.

Как это часто бывает с полупрофессиональными постановками, в пьесе было множество моментов, способных вызвать недоверие у зрителя. Парень, игравший Тибальта, решил изобразить этого представителя Капулетти карикатурным злодеем. Поэтому большую часть времени на сцене он откидывал свои длинные, черные, как вороново крыло, волосы за спину и демонстрировал свое искусство мечника, по мнению Жюстин, спешно приобретенное на курсах вроде «Фехтование за месяц». Леди Монтекки подавала свои реплики с чрезмерной патетичностью, свойственной многим любительским постановкам, а лорд Капулетти, неплохо играющий в неподвижном состоянии, забывал текст, едва приходилось ходить и говорить одновременно.

Но Жюстин видела, что режиссер блестяще распределил имеющиеся в его распоряжении ресурсы. Он уговорил опытную, маститую актрису сыграть роль кормилицы Джульетты, и ее игра была идеальным балансом между трагедией и комедией. Исполнитель роли отца Лоренцо был невероятно похож – и лицом, и голосом – на английского актера Саймона Кэллоу.

А еще были сами влюбленные. Больше не Ник и Верди, а Ромео и Джульетта, ни единым намеком не выдававшие иллюзорность их любви. С самого начала они изобразили зарождающиеся между ними чувства как нечто хрупкое, нежное и глубокое, а поэтичность их реплик стала к нему отличным дополнением. И, возможно, самое невероятное в игре этих четырех актеров было то, что они почти заставили Жюстин поверить в вероятность счастливого конца.

В гробнице режиссер решил помучить зрителей, заставив Джульетту проснуться через мгновение после того, как Ромео принял яд, и подарив им достаточно времени на один страстный, полный жизни поцелуй, до того, как яд подействовал. Слезы потекли у Жюстин из глаз. Она с трудом сглотнула их, ведь горло болело от с трудом сдерживаемых рыданий.