Раздался новый взрыв аплодисментов, и до Жюстин наконец начал доходить смысл слов Джереми. Карьера, о которой она мечтала, которую планировала, ради которой училась и пахала, как лошадь, уже почти в ее руках. Она переберется на место Дженны в кабинете журналистов, под бок к Роме и Мартину. Ее подпись будет появляться в журнале не по счастливой случайности, а на постоянной основе. Она действительно выбрала нужную дорогу.

Тут Джереми отклонился от темы, предложив включить их желтую эмблему в список объектов культурного наследия, и Жюстин под прикрытием стола быстро набрала сообщение. «Джереми уходит. Пост достанется Дэниелу Гриффину. Я – журналист-стажер!» Она отправила его маме и Таре. А затем, поддавшись порыву, Нику Джордану. Три ответа пришли в течении трех минут. Мама написала: «Чудесно дорогая ты умница пора пройтись по магазинам куплю тебе что-нибудь миленькое». Жюстин улыбнулась, но про себя решила напомнить маме, как ставить заглавные буквы и знаки препинания в сообщениях. Тара в ответ прислала: «КРУТАТОШЕНЬКИ!»

Ответ Ника, пришедший последним, гласил: «Я испеку тебе признательный пирог, и когда мы будем его есть, с удовольствием послушаю, как ты признаешь, что Лео Торнбери действительно знает все на свете».

Жюстин вернулась к событиям в гостиной как раз вовремя, чтобы услышать, как Джереми говорит:

– Что возвращает нас к, эм, Генри.

Генри так сильно покраснел, что стал похож на перезревший помидор, готовый лопнуть. Жюстин нахмурила брови. Джереми этого не сделает, ни за что. Он же не повысит Генри всего после нескольких месяцев в должности офисного помощника? Какой же это испытательный срок? Просто ничтожный! Это было бы нечестно. Жюстин постарела на два года, сортируя почту и бегая за кофе. Не может быть, что Генри удастся отделаться от всего этого за какие-то пару недель.

– После сравнительно недолгого времени в должности помощника, – продолжил Джереми, – наш дорогой Генри займет место выпускающего менеджера, и, хотя ему придется учиться в самые, эм, сжатые сроки, я уверен, что мы поможем ему всеми возможными способами, и он непременно справится.

«Черт», – подумала Жюстин, представив, как Генри сидит в ее чудесном маленьком кабинете и редактирует обзоры, которые она отобрала. Хуже всего, что ему будет поручено отбирать письма для колонки редактора. Генри! С его консервативными взглядами на жизнь. И… готов ли он к проверке ключей к крипто кроссворду Дока? Жюстин знала, что именно ей придется донести до него всю важность этого задания.

Волнение снова захлестнуло ее. Теперь она на стажировке! Она будет автором, настоящим автором. Невероятно, но уже во второй раз Жюстин подумала, что Лео Торнбери попал в точку со своим предсказанием относительно ее карьерного роста. А следом за этой мыслью пришло осознание, что теперь редактировать гороскопы Лео – это работа Генри; она больше не будет управлять звездами.

Внутри Жюстин бушевали противоречивые эмоции, и ей ужасно хотелось остаться одной или хотя бы стать невидимой, чтобы спокойно в них разобраться. Но невидимой она не стала. Она так и сидела в гостиной, на самом виду, и, вынырнув из омута своих мыслей, с беспокойством заметила, что взгляд ореховых глаз Дэниела Гриффина прикован к ней: спокойный, внимательный, изучающий.

Уходя с работы в этот вечер, Жюстин остановилась в конце обсаженной лавандой дорожки. Убедившись, что позади нет никого, кто мог бы увидеть, что она собирается сделать, девушка встала прямо под мозаичной звездой, такой яркой, желтой и яростно сияющей на фоне темного, хмурого неба. На мгновение Жюстин позволила себе ощутить, как поток ее вдохновляющих лучей льется – наконец-то – на ее поднятое лицо. Затем, смеясь над своей собственной глупостью, она выскользнула сквозь калитку на Ренье-стрит.

Когда она была на полпути к дому, телефон подал сигнал о пришедшем сообщении. От Ника.

«Итак, во сколько мне ждать тебя на признательный пирог?»

Жюстин, слегка озадаченная, ответила: «Оу. Я решила, что это чисто метафорический пирог».

Пришел ответ от Ника: «Твоя метафора сейчас в моей духовке. В 7.30?»

«Я приду», – написала Жюстин и всю оставшуюся до дома дорогу размышляла, возможно ли, что звезды встали в какое-то невероятно удачное для нее положение.

Жюстин никогда прежде не заходила в многоэтажку из коричневого кирпича, стоящую по соседству с Эвелин Тауэрс. Но если бы она попыталась представить, как здание выглядит изнутри, ей это без труда удалось бы. Стены и полы лобби на первом этаже были мрачными, а на лестнице чувствовался стойкий запах мусора.

Запах в квартире Ника позволял вздохнуть с облегчением, ведь ароматы горячего пирога и недавно распыленного мужского дезодоранта заглушали даже слабо ощутимые нотки сырости.

– Поздравляю! – воскликнул Ник, встречающий ее в дверях с широко распахнутыми руками. На нем были бледно-голубые джинсы и полосатая рубашка. Когда она обнял Жюстин, она почувствовала себя коротышкой, у которой к тому же земля уходит из-под ног.

– Я к тебе с совершенно пустыми руками, – заявила она. – Ни вина, ни шоколада, ни…

– Ой, да брось ты, – отмахнулся он добродушно. – Скорее проходи. Вино тут.

В узенькой прихожей стояли ряды шляпных вешалок, занятых невероятно разнообразной коллекцией: Жюстин заметила шапку тибетского всадника, шлем английского полисмена, шапку в стиле Дэниела Буна с настоящим хвостом енота и колпак шеф-повара.

В гостиной на самодельных полках из кирпичей и досок разместилась коллекция укулеле Ника: одна гитара светло-коричневая, а все остальные – в цветах гавайского заката, теплых отмелей и гуавы. Вдоль стен стояли афиши пьес Брехта и Чехова, «Буря» и «Как вам это понравится», «Генрих IV» и «Двенадцатая ночь». Здесь были также афиши к пьесам «Лето семнадцатой куклы» и «Прочь», к постановкам физического театра, кукольным представлениям, кордебалетам и комедийным пантомимам.

Признательный пирог а-ля Ник оказался шедевром пекарного дела с сочной начинкой из курицы с луком. В связи с тем, что у Ника не было специального противня для пирога, он испек его в магазинной форме из фольги, но получилось все равно замечательно, и пирог был подан с молодыми побегами спаржи.

Поскольку обеденного стола у Ника тоже не было, они ели, поставив тарелки на колени, сидя рядышком на диване, который Жюстин про себя называла не иначе как «диван Лауры». Для празднования Ник выбрал бодрящее белое вино, и они пили его из кофейных чашек, украшенных подсолнухами, поскольку бокалы тоже пока значились в списке будущих покупок.

– За тебя, Лоис Лейн[58], – провозгласил Ник, поднимая свою чашку.