стойке “смирно”, выставив подбородок.

Я показал удостоверение:

– Детектив-сержант Кеннеди. Она по-прежнему в сознании?

Врач внимательно изучил удостоверение, и я это одобрил.

– Да, однако сомневаюсь, что вы сможете долго с ней общаться. Ей дали мощное болеутоляющее, а такие тяжелые ранения изматывают сами по себе. Думаю, скоро она уснет.

– Но она уже вне опасности?

Он пожал плечами:

– Никаких гарантий. Сейчас прогноз лучше, чем пару часов назад, и мы оцениваем ее неврологические функции со сдержанным оптимизмом, но опасность инфекции по-прежнему очень высока. Через несколько дней ситуация прояснится.

– Она что-нибудь сказала?

– Вы же про рану на лице знаете, да? Ей тяжело говорить. Она сказала одной из медсестер, что хочет пить. Спросила, кто я такой. И, пока мы не увеличили дозу анальгетиков, пару раз сказала “больно”. Это все.

Полицейский должен был находиться в палате рядом с ней – на случай, если она заговорит, – но я же велел ему охранять дверь, и, видит бог, он ее рьяно охранял. Я мысленно выругал себя за то, что поручил эту задачу не опытному полицейскому с работающим мозгом, а дрону, едва достигшему половой зрелости.

– Она знает про семью? – спросил Ричи.

Врач покачал головой:

– Насколько я могу судить – нет. Полагаю, имела место определенная ретроградная амнезия – довольно распространенное явление после травм головы. В большинстве случаев она проходит, но, опять же, гарантировать ничего нельзя.

– И вы ей не сказали, да?

– Я подумал, что вы сами захотите это сделать. К тому же она не спрашивала. Она… ну, сами увидите. Она не в лучшем состоянии.

Все это время он говорил вполголоса, а на последней фразе его взгляд скользнул мне за плечо. Только тогда я и заметил женщину, спавшую на жестком пластиковом стуле у стены коридора, – руки сжимают большую сумку в цветочек, голова запрокинута под болезненным углом. Изможденная, вся съежившаяся, она выглядела лет на сто, не меньше. Растрепанный седой пучок, лицо опухло и посерело от слез и усталости, однако ей вряд ли было больше семидесяти. Я узнал ее по фотографиям в альбомах Спейнов: мать Дженни.

Летуны взяли у нее показания днем раньше. Рано или поздно нам придется опросить ее снова, но сейчас в палате Дженни нас и так ждало достаточно мучений, и умножать их не хотелось.

– Спасибо, – сказал я гораздо тише. – Если что-то изменится, сообщите нам.

Мы передали наши удостоверения дрону, и тот примерно неделю изучал их под разными углами. Миссис Рафферти пошевелила ногами и застонала во сне, и я уже был готов оттолкнуть полицейского, но, к счастью, именно в эту секунду он решил, что мы те, за кого себя выдаем.

– Сэр, – молодецки рявкнул он, возвращая удостоверения и отходя от двери.

Мы вошли в палату Дженни Спейн.

Никто и никогда не узнал бы в ней платиновую красавицу, которая сияла на свадебных фотографиях. Глаза были закрыты, веки отекли и приобрели лиловый оттенок. Немытые несколько дней волосы, выбившиеся из-под широкой белой повязки, потемнели до мышино-русого цвета и свалялись; кто-то пытался смыть с них кровь, но колтуны и сосульки никуда не исчезли. Правую щеку закрывала марлевая прокладка, кое-как прикленная полосками пластыря. Ее руки, маленькие и изящные, как и у Фионы, безвольно лежали на покрытом катышками голубом одеяле, к огромному неровному синяку бежала тонкая трубка. Ногти подпилены до идеальных овалов и выкрашены в нежный розовато-бежевый цвет – вот только два или три сорваны до мяса. Трубки шли от носа за уши, змеились по груди. Вокруг кровати попискивали приборы, капали капельницы, поблескивал металл.

Ричи закрыл за нами дверь, и Дженни подняла веки.

Она заторможенно, тупо уставилась на нас, пытаясь понять, не мерещимся ли мы ей. Она явно глубоко погрузилась в туман болеутоляющих.

– Миссис Спейн, – сказал я мягко, но она все равно вздрогнула и вскинула руки, чтобы защитить себя. – Я детектив-сержант Майкл Кеннеди, а это детектив Ричард Курран. Вы не могли бы побеседовать с нами несколько минут?

Дженни медленно сфокусировала на мне взгляд и прошептала – слова, выговоренные разорванным ртом и прошедшие сквозь многослойную марлю, прозвучали глухо и невнятно:

– Что-то случилось.

– Да. Боюсь, что так. – Я пододвинул к кровати стул и сел. Ричи сделал то же самое.

– Что случилось?

– Два дня назад, ночью, кто-то напал на вас в вашем доме. Вы тяжело ранены, но врачи хорошо о вас заботятся и говорят, что с вами все будет в порядке. Помните что-нибудь о нападении?

– Нападение. – Она пыталась выплыть на поверхность, преодолеть тяжесть лекарств, тянущих ко дну ее разум. – Нет. Как… Что… – Вдруг ее голубые глаза ожили, и в них сверкнул ужас. – Дети. Пэт.

Мне показалось, что каждая мышца моего тела хочет вышвырнуть меня за дверь.

– Мне очень жаль, – сказал я.

– Нет. Они… Где…

Она отчаянно пыталась сесть, и хотя была для этого слишком слаба, ее усилий хватило бы на то, чтобы разошлись швы.

– Мне очень жаль, – повторил я и слегка надавил ей на плечо ладонью. – Мы ничего не могли сделать.

Мгновение, наступающее после этих слов, принимает миллион форм. Я видел людей, которые выли до тех пор, пока не срывали голос, видел тех, кто застывал на месте, словно надеясь, что горе пройдет стороной и разорвет грудь кому-нибудь другому. Я держал их, когда они пытались разбить себе голову о стену, чтобы заглушить боль. Для Дженни Спейн все это осталось позади: она отзащищалась две ночи назад, и сил у нее больше не было. Она откинулась на застиранную наволочку и заплакала беззвучно и неудержимо.

Ее лицо покраснело и скривилось, но она не пыталась его спрятать. Ричи, наклонившись, взял ее за руку – ту, в которой не было трубок, – и Дженни сжала его ладонь так, что побелели костяшки пальцев. Позади нее слабо, монотонно запищал какой-то прибор. Я сосредоточился на подсчете писков и горько пожалел, что не взял с собой воды, жвачку, мятных леденцов – хоть что-нибудь, что помогло бы мне проглотить подступивший к горлу комок.

В конце концов слезы иссякли и Дженни легла неподвижно, глядя затуманенными красными глазами на облупившуюся краску на стене.

– Миссис Спейн, мы сделаем все, что в наших силах, – сказал я.

Дженни на меня даже не посмотрела.

– Вы уверены? Вы… сами их видели? – глухо, отрывисто прошептала она.

– Боюсь, что уверены.

– Миссис Спейн, ваши малыши не мучились, – мягко сказал Ричи. – Они даже не поняли, что произошло.

У нее задрожали губы.

– Миссис Спейн, – быстро сказал я, пока у нее снова не началась истерика, – вы что-нибудь помните о той ночи?

Она покачала головой:

– Не