— Я вам скажу еще кое-что, — продолжал врач, — если вы не почините этот дом, то точно все скоро умрете. У вас сквозняк гуляет там и тут. Я не представляю себе, как вы вообще можете жить в таком доме.

Но на ремонт у нас не было денег, не говоря уже о том, чтобы перебраться в какое-либо другое место. А дом действительно был в ужасном состоянии. В еще более ужасном, чем был, когда мы только переехали сюда. Штукатурка обсыпалась, местами вываливались некоторые камни, окна и двери покосились, над входной дверью, в стенных прорехах, голуби вили гнезда.

— Да его уже и не стоит чинить, — сказал как-то одним зимним вечером Клод. — Забудьте. Сегодня приведешь в порядок то, что сломано, а уже завтра сломается что-нибудь еще. Этот дом такой же старый, как и замок.

— А почему бы вам не переехать ко мне? — предложил Беранже, отпивая немного свежего вина, которое приготовила мать, уютно устроившись в кресле у камина.

Отец не отрывал глаз от огня.

— Согласитесь, это здорово облегчит вашу жизнь сейчас, — продолжал Беранже. — Эдуард совсем поправится, и вы сможете постепенно ремонтировать свой дом, живя у меня.

Мать присела на краешек стула, положила руки на колени и посмотрела на отца. В комнате воцарилось молчание. Все ждали решения отца. И вот он заговорил:

— Это очень великодушное предложение, — начал он.

— Вы думаете о том, как бы его отклонить, Эдуард? — спросил Беранже, хитро поглядывая на отца.

— А вы хорошо меня знаете, святой отец. Я всегда подозреваю альтруистов.

Беранже не отступал:

— У меня есть лишние комнаты, у вас будет все, что вам нужно, — и, видя, что мой отец все еще не готов согласиться, продолжил: — Вы все — моя семья здесь.

Мы переехали через месяц, когда настала зима. Помещение было не намного больше, чем наш дом, но очень удобным и теплым. Верхнюю, самую большую комнату заняли мои родители, там они устроили свою спальню, я заняла маленькую комнатку рядом с кухней. Клод спал в гостиной, поскольку он был уже достаточно взрослым и часто посещал таверну, не редко приходя пьяным, но никто не делал ему замечаний. Всем хватало места.

Атмосфера дома Беранже действовала на меня очень положительно. Я стала больше молиться и рассуждать о Боге и всех святых. Мои отношения с Беранже были ровными, я перестала думать о том, что наши отношения неестественные. Я просто жила.

Но вскоре я стала замечать, что постоянно ощущаю присутствие Беранже. Я узнавала его по шагам, когда он входил на кухню, в то время, как я там готовила; когда он был наверху в своем кабинете, то по моим рукам бегали мурашки, словно подталкивали меня подняться. Когда он произносил мое имя, мне казалось, что он касается меня своим голосом. Я стала ронять предметы, когда он оказывался рядом со мной и смотрел на то, что я делала; я чувствовала его запах от полотенец, которыми он вытирался, от постели, в которой он спал. Я ощущала, как сливаюсь с ним, чувствуя себя его неотъемлемой частью. Но я заметила, что и с ним происходит нечто подобное. Он все чаще прикасался ко мне, внимательно смотрел на меня, не говоря ни слова, подходил ко мне совсем близко.

Когда я подавала еду, он как будто бы случайно мог вскользь приобнять меня за талию. Если я резала овощи к обеду, сидя за столом, он мог подойти ко мне и положить руки на плечи, и тогда я останавливалась, потому что в голове творилась такая сумятица, что я могла порезаться. Когда он находился рядом, я могла думать только о нем и ни о чем более, впрочем, и когда он отсутствовал — тоже.

Но он мог управлять своими желаниями. Он явно часто думал о близости со мной, но не позволял себе ничего лишнего. Иногда мне даже казалось, что он забавляется, глядя на то, как я сгораю от желания и любви.

Наше общение всегда было подчеркнуто отстраненно-вежливым, а я любила его все сильней и сильней. Он же становился все неприступнее.

Мы жили вместе долгое время, мы стали уже почти как одна семья. Отец совсем уже поправился. Отношения стали такими теплыми и какими-то семейными, что Беранже иногда даже добродушно поругивался с моей матерью. Бывало, они спорили о чем-то, и, когда Беранже начинал одерживать в споре верх, мать не выдерживала и принималась всерьез на него ругаться — он же по-доброму подтрунивал над ней. Я смотрела на них, и мне было так весело и хорошо на душе.

Беранже чувствовал, что нас тянет друг к другу все сильнее и сильнее, и это заставило его переключить все свои мысли и внимание на перестройку церкви. Он хотел разбить большой сад и как можно больше сделать полезного для нашей деревни. Он все что-то ремонтировал, чинил, строил, красил и всегда был настолько занят, что на общение со мной у него просто не хватало времени. Так прошла зима. Его строительные планы не завершились и до конца лета. Он решил построить библиотеку. Он регулярно служил мессы и был все так же внимателен к нуждам жителей деревни, навещал всех, кому необходима была его помощь.

А еще Беранже был озабочен тем, как построить специальное возвышение для проведения проповеди. В сентябре он собрал рабочих, но через день отпустил их. На мой удивленный вопрос он ответил, что они не достойны такой работы и он найдет лучших мастеров. Мне показалось странным его решение, но больше я никаких вопросов задавать не стала. Все ждали, пока он наймет лучших работников.

Но, войдя в церковь на следующий день после отъезда рабочих, я поняла, что камень с рисунком исчез. Рабочие успели разобрать старую кафедру для проповедей. Почему-то были подняты и несколько каменных плит, и именно тот камень отсутствовал. Я осмотрела все вокруг несколько раз и очень внимательно. Камня точно не было. По телу пробежала дрожь. Я направилась прямо к Беранже. Ворвалась в его комнату с вопросом.

— Где камень? — требовательным тоном спросила я.

Он растерялся и казался сконфуженным.

— Камень с изображениями, — кричала я. — И не прикидывайся, будто ты не понимаешь, о чем я говорю.

— A-а, ты об этом, так рабочие вытащили: они будут выкладывать там новое возвышение.

— Но почему ты не сказал мне?

— Да это была обычная работа, Мари. Я и не подумал об этом.

— Ну ты же знал, что я им интересовалась!

— Ну прости