Ирина: Что такое музыка и образование?

Мути: Образование с самого, самого начала. Я как раз этим и пытаюсь заниматься с помощью моих концертов, которые называются «Дороги дружбы».

Ирина: Это феноменальная программа. Вы же ездили и в Найроби, и в Бейрут, в Ереван. Идея проекта бесподобна: вы приглашаете для совместного музицирования исполнителей из разных стран… Вы ведь были первым в подобного рода проектах, так ведь?

Мути: Мы начали в 1995-м и делаем это не ради рекламы. Мы живём на очень небольшие деньги. Мы хотим продемонстрировать, что музыка лучший посланец мира и лучшее средство исцеления. Поэтому мы и отправляемся в горячие точки. На фестиваль в Сараево мы даже летели военным самолётом. Первые годы я давал эти концерты с оркестром Ла Скала. Потом с «Флорентийским музыкальным маем», когда я ушел из Ла Скала, а теперь с оркестром Керубини.

Ирина: Жалко, что мало об этом знают и мало говорят. Это же такой положительный пример! У меня в Санкт-Петербурге в рамках фестиваля «Музыкальный Олимп» есть социальная программа: концерты в хосписах, домах престарелых, в тюрьмах. Я видела, как люди в чёрных робах с осунувшимися лицами, послушав 45 минут музыку, начинают улыбаться, разговаривать друг с другом. Нужно больше об этом рассказывать.

Мути: В Чикаго мы играем в тюрьмах, привозим солистов оркестра. Я что-то объясняю, рассказываю о музыке. А как-то раз я рассказывал о Макбете и предложил женщинам впервые прочитать текст Шекспира. И, как вы сказали, через сорок минут произошла трансформация этих людей.

Ирина: Метаморфоза.

Мути: Метаморфоза. А во время другого посещения они приготовили десерты, пироги, которые испекли сами. А я рассказывал о музыке.

Ирина: И играли на фортепиано?

Мути: Si,si. Играл на фортепиано. Я привожу с собой певцов, некоторых музыкантов из оркестра – тромбон, пикколо, тубу. И мы играем не только Беллини, Доницетти или Моцарта, но и музыку, которая гораздо ближе их миру.

Ирина: К примеру, красивые мелодии Нино Рота.

Мути: Si. Надо подходить к этому с осторожностью и предлагать то, что они могут сразу понять и принять. Как-то раз, перед уходом, один паренёк посмотрел на меня и спросил: «Скажите, маэстро, сколько вы зарабатываете?» Такой вот вопрос. Я ответил: «Я понимаю твой интерес, но это неправильный вопрос. Прежде чем задать этот вопрос, следовало бы спросить: сколько времени моей жизни я провожу на работе, какими жертвами достигнуто то, что вы сегодня видите. И только потом можно задавать второй вопрос. Это правда». Но для бедного парня это был важный вопрос, сколько денег ты зарабатываешь.

Ирина: То есть вопрос из разряда – музыкант – это профессия или нет?

Мути: Я уверен, что с помощью настоящей музыки можно добиться того, чего не добьешься посредством политики. К примеру, я в Израиле дирижировал на концерте в честь 80-й годовщины организации Израильского филармонического оркестра. В 1936 году, когда он был основан, он назывался Палестинским филармоническим. Величайший скрипач Губерман пригласил Тосканини дирижировать первым концертом. И вот, 80 лет спустя, они попросили меня – другого итальянца сыграть концерт с точно такой же программой. После этого я должен был ехать в Иран. Иранцы знали, что я был в Израиле, это могло быть основанием мне отказать. Я написал письмо президенту Рухани. Я написал: музыка – это посол мира. И проблему решили, нам удалось собрать оркестр, который был там запрещён и распущен при предыдущем президенте. Теперь у них снова есть оркестр даже с участием женщин.

Ирина: Женщины в хиджабах?

Мути: Головы покрыты шалью. Нашим итальянским девушкам тоже пришлось ее надеть. Но мы выбрали яркие цвета – красный, жёлтый, синий, так что было симпатично. А после концерта итальянцы и иранцы, хор и оркестр, приехали в Равенну. А несколько месяцев спустя мы делали постановку с Ширин Нешат, которая является персоной нон грата в Иране. Она не может вернуться, её там посадят в тюрьму.

Так что практически в течение нескольких месяцев я побывал в Израиле, в Иране и поработал с иранкой, которая не может вернуться в Иран. Всё это способна совершить только музыка.

Ирина: А что вы думаете о поколении дирижеров, которое пришло позже вас, кому сейчас лет 30–40? Что вам нравится в современных тенденциях?

Мути: Это сложный вопрос. Могу повторить лишь одно – всё движется слишком быстро. Сегодня ты можешь одурачить многих людей, если прыгаешь на подиуме и одеваешься определённым образом. Сегодняшнее общество ориентируется на визуальные образы. Мы не слушаем и не слышим. И часто подменяем понятия. Мы думаем, что физическая энергия на подиуме – это и есть искусство. Мы были очень близкими друзьями с Карлосом Кляйбером и часто рассуждали, как прекрасно было бы дирижировать оркестром, не дирижируя вообще. Это не значит быть пассивным, просто надо уметь объяснить оркестру, что нужно делать. Сегодняшнее поколение меньше учится и слишком много суетится.

Дирижёрам, особенно молодым, свойственно стремиться закончить программу каким-нибудь громким произведением. Немногим хватает смелости закончить иначе. Из четырёх симфоний Брамса реже всего исполняется третья, потому что она заканчивается совсем тихо, на piano. Часто публика, если она культурно неразвита, реагирует прежде всего на громкость. Простой пример: на спектаклях «Богемы», в конце акта, который заканчивается на пиано, публика всегда меньше аплодирует, чем после акта, заканчивающегося fortissimo.

Когда-то дирижёр – это была профессия! Какой был контроль над оркестром! Рихард Штраус, Фритц Райнер, Джордж Селл, Орманди, Бруно Вальтер, Мравинский… Теперь их называют старой школой. Это не старая школа. Как работал Кляйбер, невозможно описать. Он был поэтом жеста. Не хочу упоминать имена, но сегодня есть исполнители, которые становятся угрозой будущего музыки. Они не хотят следовать основному течению и быть кем-то среди нормальных людей, что гораздо труднее, чем быть эксцентричным, разве нет? Паяца, клоуна все заметят. Это бывает и среди пианистов. Разве так необходимо делать все эти жесты руками. А если посмотреть на Аррау, Рихтера, Гилельса…

Ирина: Соколов.

Мути: Соколов вообще гений. Никогда не забуду мой последний концерт с Гилельсом. На репетиции Пятого концерта Бетховена он играл вторую часть концерта так медленно, что я крайне удивился, но из уважения к нему при оркестре ничего не сказал, а в перерыве все же спросил: «Эмиль, вы действительно считаете, что это нужно играть так медленно?» А тогда он был очень болен и вскоре умер, и его взгляд уже проходил сквозь нас. И он ответил: «Да, каждая нота – как звезда в небе». На концерте это получилось так немыслимо трогательно, что мне стало стыдно за такой глупый вопрос. Он находился в другом измерении, музыканты оркестра и я поняли это в момент исполнения концерта. Такой разряженный мир, где воздух так чист и нетронут. Этот мир ушёл. Теперь нам нужно сжигать всё, чтобы производить на людей дешёвое впечатление.