— Жора! Ты не можешь одолжить пятьсот рублей на полгода?

— Откуда у поэта такие деньги? — ответил Байрон, делая вид, что читает газету.

— А рубль до завтра? — спросил бородатый.

— Меня сегодня Ваня кормит, — сказал Байрон и многозначительно подмигнул Тургеневу.

— Мне вообще-то пятерку Герцен должен, — без особой уверенности промямлил бородатый, — но он в Лондоне…

— Взыщи с Огарева, — посоветовал Байрон.

— Неудобно, — сказал бородатый. — Он с бабой сидит.

— Возьми у Алябьева, — предложил Байрон. — У композиторов до хрена денег… Представляешь, Ваня, он с одного только «Соловья» по восемьсот в месяц стрижет!..

— Пожалуй, и вправду возьму у Алябьева, — сказал бородатый, но с места не сдвинулся, а почему-то сел рядом.

— Познакомься, Ваня, — с тревогой взглянув на бутылку, произнес Байрон. — Это Аксаков. Прозаик.

— Выпьете с нами? — осторожно спросил Тургенев, ища глазами чистую рюмку.

— Можно отсюда, — сказал Аксаков, пододвигая Тургеневу фужер.

Когда фужер наполнился до краев водкой. Аксаков сказал:

— Хватит.

Байрон заказал еще двести пятьдесят, и в этот момент в зале появился Гоголь. На нем не было лица.

— Коля! — закричал Аксаков. — Коля! Давай сюда!

Гоголь подошел и мрачно взглянул на сидевших.

— Садись, Коля! — кричал Аксаков. — Это мои друзья! Тургенев и Байрон.

Гоголь сел.

— Ваши «Записки охотника» — сплошное паскудство! — закричал он на Тургенева. — Помещик не имеет права знать народную душу!

— А вы мое «Накануне» читали? — аккуратно спросил Тургенев.

— А я не читатель! — рявкнул Гоголь. — Я писатель! Понял?!

— Чего ты, Коля, завелся? — стал успокаивать Гоголя Аксаков. — Свои ребята. Ваня из Спасского-Лутовинова, Жора из Англии…

— А это ты видел? — заорал Гоголь и ударил кулаком по столу.

Он поспешно достал из портфеля и положил на стол вчетверо сложенный лист бумаги. Аксаков развернул лист и прочитал:

— «Письмо Белинского Гоголю»… Григорьич?.. На тебя бочку катит?!

В это время от соседнего столика к ним подошел аккуратно одетый Добролюбов.

— Безобразие! — произнес он поставленным голосом. — Не дом. а конюшня! Весь день работаешь, устаешь, приходишь отдохнуть, а вместо этого мат, как на вокзале!

— А что ты такого написал, что уже устал? — отрезал Аксаков.

Добролюбов пожал плечами и пошел жаловаться дежурному администратору — княгине Эстерхазе.

Подсеменил совершенно бухой Гнедич и сел мимо стула. Встал и снова сел мимо стула. Наконец сел на стул. И упал.

— Сочинил эпиграмму на Гоголя! Хотите? — затараторил Гнедич и, не дав никому опомниться, выпалил:

До середины Днепра

Долетит редкий птиц.

Любит Моголь с утра

Гоголь из двух яиц!

Подошла официантка Люба и зашептала на ухо Байрону:

— От столика у окна вам, Жорж Гордонович, просили послать две бутылки шампанского. Не велели говорить, от кого, но я скажу: там Руставели гуляет…

— Могу примазать, — затараторил Пгедич. — Если послать Руставели две бутылки, он в ответ четыре пришлет. Мы ему — четыре, он нам — восемь. Можем нажиться!

— А если он не пришлет, кто платить будет? Пушкин? — мрачно спросил Тургенев.

— А вот есть эпиграмма на Руставели. — пискнул Гнедич. — Хотите?

Господа! Не удивитесь!

Есть в Тбилиси речка Кура.

Ах ты витязь! Ах ты витязь!

Ах ты витязь! Ах ты шкура!

— Парни! — сказал Тургенев. — Предлагаю выпить за Байрона — талантливого поэта и моего друга!

— Ваня, я — пас, — сказал Байрон. — Мне надо позвонить… — И Байрон тяжело поднялся из-за стола.

— Бабки оставь! — строго произнес Тургенев.

— Старик, что за шутки? — обиделся Байрон.

— Оставь деньги! — строго повторил Тургенев.

— Ваня! — Байрон положил Тургеневу руку на плечо. — Мне надо бабе позвонить…

— Виардо? — мрачно спросил Тургенев.

— Иван! — укоризненно сказал Байрон и направился к выходу.

Криво усмехаясь, Тургенев проводил Байрона взглядом до самого выхода и, когда тот пропал из виду, процедил:

— Графоман! Тварь английская!

Гоголь уснул, уткнувшись носом в сациви, а Тургенев, Аксаков и неизвестно откуда взявшийся Бенкендорф читали вслух письмо Белинского.

Оставив Гоголя на попечение Аксакова, Тургенев пошел одеваться. Возле буфетной стойки рвало братьев Гримм.

«Почему сюда пускают не членов союза?» — подумал Тургенев.

У столика администратора княгиня Эстерхазе говорила в телефонную трубку:

— Софья Андреевна, миленькая, забирайте своего… Граф опять плох… Шумит…

Граф Толстой стоял в раздевалке, широко расставив босые ноги, и абсолютно стеклянными глазами оглядывал одевающихся.

Заметив Тургенева, граф что-то смекнул, ожил и, подойдя к нему, ни с того ни с сего двинул его в ухо.

— Стилист сраный! — гаркнул Толстой.

Тут же на нем буквально повисли гардеробщик Сеня и Достоевский.

— Успокойтесь, Лев Николаевич! — бурчал Достоевский. — Вы же зеркало…

— Я зеркало не разбивал! — пытался вырваться граф.

— Безобразие! Позор-то какой! — урезонивал гардеробщик Сеня, беря свободной рукой двугривенный от Мельникова-Печерского. — Неужели и через сто пятьдесят лет писатели так себя вести будут?

Счастливый Анатолий Григорьевич

Впервые напечатан в Лит. газ.

(7 февраля 1973 г.) под заголовком

«Счастливый Владимир Григорьевич».

Это сейчас у Анатолия Григорьевича есть любимая красавица жена Зоюшка, любимый сын-полиглот Федя и наилюбимейшая, наикрасивейшая, наиполиглотнейшая собака по кличке… Нет. не по кличке — по имени Киля. Это сейчас Анатолий Григорьевич уважаемый человек с кучей уважаемых друзей, среди которых есть один видный фотокорреспондент, один писатель и один наиумнейший кинокритик, не говоря уж об одном математике.

А ведь было время, когда ничего подобного у Анатолия Григорьевича не было, кроме жены, которая поначалу была просто Валей, а уж потом, проживя с Анатолием Григорьевичем годы, под его влиянием, обаянием и аппетитом превратилась в писаную красавицу, равной которой не было ни у фотокорреспондента, ни у писателя, ни у видного кинокритика, ни тем более у математика, который вообще