— Там жара. И их до хрена. Мы не продержимся.

— Не сейчас.

Она старалась не думать ни о чем, кроме задачи. Ни о бое, что кипел на улицах, приближаясь с каждой минутой, ни о гаснущих огоньках жизней, ни о том, что им делать всего лишь через несколько минут, когда мэлги сомнут ряды обороняющихся.

Она делала дело. Прижала отрубленную конечность к обрубку, скрепляя длинными, раскаляющимися добела иголками, вливая через них то, что могла зачерпнуть из чужих смертей вокруг.

— Рыба полосатая! — довольно громко вскрикнула сойка, когда «пришитая» часть посерела, затем почернела, и от нее потянулся тяжелый гнилостный дух.

Шерон лишь стиснула зубы, поняв, что переборщила, ослабляя давление пальцев и вливая в умирающую плоть часть своей жизни. Маленькую толику. Просяное зернышко. Огромную ценность для любой настоящей тзамас, слишком эгоистичной, чтобы жертвовать хоть чем-то ради других. Но не для той, которая до сих пор считала себя указывающей.

Йозеф научил ее думать о людях и помогать тем, кто был соседом. Земляком. Другом.

Предназначение указывающих, ищущих в ночи синие фонари — спасать других. Даже рискуя своими жизнями. Сейчас этот гвардеец, защищавший ее и тех, кто прятался за стенами маленького храма, имел не меньше прав на помощь, чем любой из ее земляков.

Рука начала исторгать из себя мрак, кожа обрела привычный глазу цвет, ровные края обоих фрагментов, скрепленные лишь иглами, стали, словно воск, растекаться, объединяя потерянное в единое целое с телом.

Сойка, видя это все, недоверчиво выругалась.

— И все?

— Не так быстро. — Шерон не разжимала пальцы на левой руке, все так же стискивая плечо Серро, держа в памяти схему Дакрас и проверяя каждый фрагмент, чтобы ничего не упустить, не ошибиться, чтобы сделанное не пропало впустую. Кость, нервы, сосуды, мышцы. Она делала это в первый раз, не имея опыта, и старалась не допустить ошибки.

— Все! — наконец выдохнула Шерон. — Через неделю полностью приживется.

— Бесценное умение, — сойка потыкала пальцем в раскрытую дряблую ладонь Серро, ощущая тепло.

Принесли нового раненного. Жителя деревни с лицом, изуродованным ударом топора. Шерон занялась им. А затем следующим. И следующим.

Она работала иглами, стилосом и пальцами. Останавливала кровотечение, убирала боль, «сшивала» рваные края. Делала все, что могла, но куда больше, чем способен любой из ныне живущих лекарей.

Шаутт — тени, похожие на хищный цветок, выполз из мрака, с изяществом осторожной змеи, почуявшей тепло. Он, незамеченным, протек между двух гвардейцев, когда Шерон, сунув два пальца между ребрами солдата, пыталась остановить кровотечение и зажать артерию, перебитую стрелой.

Лавиани увидела, как за спиной указывающей формируется мрак, складываясь в фигуру мрачного паука. Сойка ринулась, на пять шагов опережая очнувшихся, заметивших опасность гвардейцев.

Фальчион ударил по лохматой лапе, уже тянущейся к Шерон, но прошел сквозь тень, не причинив демону никакого вреда. И все же создание той стороны развернулось к новому врагу, оплело сойку черными жгутами, приподнимая над землей.

В ладонях Лавиани вспыхнули яркие белые звезды. Столь ослепительные, что на них невозможно было смотреть, и этими странными руками она обхватила демона, вопя во все горло от нестерпимой боли.

Через мгновение кричала уже не только она. Надсадно выл шаутт, пытавшийся вырваться из этих объятий, корчась от солнечного света, что прожигал его там, где касались ладони Лавиани.

Он разжал лапы, отбросил сойку от себя, ковыляя, бросился прочь, ломанувшись с грацией обезумевшей коровы и подмяв под себя одного из гвардейцев, не успевшего отскочить с дороги.

Сойка, зажав ладони подмышками, рыдала от боли и не могла остановить непослушные слезы. Шаутт верещал, точно его резали, бился в конвульсиях, метался на маленьком пятачке, затем врезался в каменную стену, развалив ее.

Он был ранен, но отнюдь не убит. Дезориентированный, хватал лапами все, что попадется, и в итоге дотянулся до гвардейца, которого раздавил несколько секунд назад.

Черный дым стал втягиваться через ноздри, и огромный паук внезапно растаял, а тело село и распахнуло глаза из ртути.

Шерон отвлеклась от солдата, которому теперь не грозила смерть, и липкими, скользкими, горячими пальцами взяла рукоятку Фэнико.

Та точно приклеилась к ее коже, и угол зрения сузился до узкой трещины, через которую указывающая различала лишь одно — человека из тьмы, что вставал на ноги.

А еще ее левое запястье словно бы выворачивала невидимая сила, крутила незримыми клещами, возможно желая раздробить кости. И внезапно Шерон услышала в голове шепот:

— Смотри, Маленькая смерть!

Это не был браслет. Она уже успела запомнить его интонации и осторожную манеру общаться. Здесь было иное. Сразу много всего в одном предложении: ирония, неожиданное веселье, властность и обращение к неразумному ребенку. И предупреждение.

Предупреждение тоже звучало.

Фигура демона замерцала, пока она приближалась к нему. Раз. Другой. Многократно. Словно он собирался взорваться изнутри.

Ее предплечья, подчиняясь чужой воле, воле мощной, непреклонной, не готовой ни к каким компромиссам в миг опасности, взмыли вверх, защищаясь клинком в стойке «Цапля закрывается крылом от зноя».

Потом что-то случилось. Указывающая отметила это лишь частью своего сознания, не скованного удивлением от всего происходящего.

Голова шаутта исчезла на секунду, исторгнув из глубинного мрака ослепительную молнию, ударившую не в Шерон, а в большой стальной веер, раскрывшийся в ее руках.

Треск… и смертельная стрела, отбитая, ушла в светлеющее небо.

— А теперь вперед, Маленькая смерть, — подзадорил ее голос. — Покажи, чему ты успела научиться.