Дальше. Еще дальше. Новая жизнь. Это она тоже теперь чувствовала. В овине родился ягненок.

Дальше…

Шерон проверила всю деревню, вслушалась в каждый дом, но… никто не умирал здесь в последние дни.

Она сжала правой рукой запястье левой, чувствуя под кожей границу чужеродного предмета. Браслет молчал. Указывающая лишь чувствовала спящую в нем великую силу, ту, которую из-за событий в Рионе она теперь не могла черпать.

— Помоги. Что меня тревожит?

Нет ответа. Он давно не лез к ней с советами, убеждениями и поддержкой. Они уже все обсудили друг с другом, решили. Заключили этот негласный союз, и артефакт Мерк принял указывающую, не убил, как множество других тщеславных тзамас до этого. Теперь его как бы не существовало. Он стал Шерон, отдав ей полное право решать их судьбу и действовать так, как посчитает нужным новая хозяйка.

Понимая, что не заснет, девушка оделась, вышла из дома, который предоставили ей и Лавиани, на ночную улицу. Когда скрипнул засов, силуэт сойки обозначился на серебристом прямоугольнике лунного света. Убийца Ночного клана ничего не спросила и не сделала попытки остановить.

Перед дверьми, на каменистой площадке, ярко горели два высоких факела, освещая шестерых гвардейцев. Те прекратили тихий разговор, когда вышла Шерон, подтянулись, подчеркнуто не глядя на нее.

Ей дали пройти не больше пяти ярдов, а затем она услышала шаги.

— В этом нет нужды, — обернулась Шерон. — Ни к чему охранять меня здесь. Останьтесь.

Один из них, самый низкорослый, с лихим васильковым беретом на курчавых волосах, посмотрел дерзко, но голос звучал очень вежливо. Подчеркнуто вежливо:

— Просим прощения, сиора. Но приказы нам отдает наш лейтенант и приказ был четкий: сопровождать вас и защищать, если что-то случится.

— Ваш лейтенант… — задумчиво протянула она.

Возможно, этот человек был из тех, кто не желал служить тзамас, но выполнял свой долг перед гвардией, в которую его приняли. А может он был просто дерзок из-за того, что именно ему выпало в эту ночь, после тяжелой дороги, охранять ту, кто не нуждался в охране там, где самым опасным существом были овцы. А, может, ей просто показалось скрытое недовольство.

Будь она мужчиной, командиром, следовало бы показать себя. Заявить, кто здесь главный, четко объяснить, что ее приказы не обсуждаются. Что-нибудь придумать, дабы заслужить их внимание. Понимание. Симпатию. Преданность. Или еще, рыба полосатая, пойми чего.

Но она не была мужчиной. Командиром. И не желала показать себя перед этими людьми. Хотят не считать ее главной — пусть так. Пока это не касается вопросов жизни и смерти она не станет им мешать в такой малости.

— Как ваше имя, сиор?

Он замешкался лишь на мгновение, снял берет перед поклоном:

— Никколо де Серро к вашим услугам.

— Что же, сиор де Серро. Я отмечу вашу верность приказам и поблагодарю лейтенанта за такую охрану.

Она вспомнила о Фэнико, о том, что не хотела оставлять меч без присмотра, даже если рядом Лавиани. Это была ее ответственность перед Мильвио, а не чья-то еще. Под взглядами солдат Шерон вернулась в дом, чтобы появиться с бастардом.

Нести его было неудобно из-за длины, девушка вполне понимала, что в глазах гвардейцев она выглядит по меньшей мере нелепо. И, конечно же, сиор де Серро не преминул спросить с наигранным уважением:

— Позволено ли мне спросить, зачем сиора носит с собой этот меч?

Она посмотрела ему в глаза и ответила со всей возможной серьезностью, ничуть не сомневаясь в реакции:

— Вы защищаете меня, а я буду защищать вас.

Треттинец не смог удержаться от ухмылки:

— Конечно, сиора. Простите мой вопрос. Я полагал, для защиты вы используете иные силы, не честный металл. Моя ошибка.

Шерон про себя порадовалась, что рядом нет Лавиани в дурном расположении духа, которая бы что-нибудь могла сделать с этим спесивым сиором.

Ее тянуло вниз. К воротам, на окраину. По узкой улице, мимо ароматных кипарисов, колодца, дворов, откуда их облаяли проснувшиеся собаки. Туда, к низкой каменистой ограде-стене, близко-близко к тракту, к полям, за которыми всего-то рукой подать до Мертвых земель.

Она остановилась возле стены, уколовшись о какую-то колючку, прислонила к камням меч и, забыв о гвардейцах, слушала ночь. Стрекот насекомых, редкие вскрики какой-то птицы, потрескивание факела за спиной.

Достала из сумки кости, подержала их в ладони, ощущая знакомую приятную тяжесть.

— Сиор де Серро.

— Да, сиора.

— Что не так?

— Сиора?

Она провела рукой, указывая на поле под звездным небом.

— Слабый запах костра из Мертвых земель. Он едва уловим, но я его ощутила у окна. Костер на юге. Это правильно?

— Пастухи, сиора. Они не подвержены предрассудкам и заходят чуть дальше, чем позволяют себе другие люди. Овец в этом краю великое множество, а там щедрая земля и сытная трава.

— Я не вижу огня.

— Полагаю, если подняться к храму, а еще лучше — забраться на его шпиль, огонь можно попытаться разглядеть, сиора. А отсюда — не получится.

— Там, где вы стояли на часах, высокое место. Хороший обзор. Кто-нибудь из вас видел огонь?

— Я, сиора, — помедлив, признался воин с крепким подбородком.

— А когда мы спускались?

— Не обратил внимания, сиора.

— Огонь погас. И запаха дыма нет, хотя ветер не изменился.

Гвардейцы, не понимая, переглянулись между собой.

— К чему вы клоните, сиора? — подозрительно спросил де Серро. — Чем вас так беспокоит костер пастухов? В конце концов они просто могли затушить его и лечь спать.

— Или нет, — раздался голос из темноты и все, кроме Шерон, видевшей Ради, вздрогнули. — Ты ведь чувствуешь, дитя белого пламени? Смерть подняла тебя с постели.

— Сейчас я не чувствую никакой смерти, дэво. Слишком далеко.

— Сон расширяет границы дара тзамас.

Она с тревогой посмотрела в ночь.

— А как почувствовал это ты?

— Никак. Я прочитал об этом в Медной книге Храма. Мири любит тебя и просила защищать.

— Твоя Мири или та, что ушла в зеркало?

— Разве есть между ними разница? — невинно поинтересовался тот, избегая прямого ответа. — Я лишь ее след. И подталкиваю тебя, словно ветер, который разгоняет туман сомнений. Доверяй своему дару. Он никогда не лжет.

Ради улыбался. Словно любимая богиня поцеловала его в лоб.

— Ты счастлив.

— Да. Ибо выполнил ее волю, которая ожидала тысячи лет.