«И посуду не мойте, хорошо? Я завтра сам все уберу, когда вы уедете. Давайте просто посидим и отпразднуем наше великое примирение, ладно?»

«Нет, — сказала Улла и поставила воду для кофе. — Мама хочет кофе, да и прибрать нужно, и вообще, мне вовсе не улыбается напиться сегодня вечером, ведь завтра охать. Раз уж хочешь чем-нибудь заняться, пойди уложи Лену».

Малышка капризничала и плакала, а на кухне они дружно гремели посудой и убрали все, вплоть до чистых стаканов и бутылки со светло-коричневой жидкостью на донышке, Потом пили кофе, смотрели телевизор, и теща настояла на том, чтобы досмотреть убогую развлекательную программу. Когда телевизор наконец-то выключили, наступила тишина. Он снова пошел на кухню и возобновил поиски: видимо, она сунула эту несчастную бутылку куда-то в другое место. Он почти бесшумно отворил стеклянные дверцы шкафчика, осторожно поставил стаканы и бутылку на поднос, но теща приняла суровый вид и вдруг, слава богу, снова стала сама собой.

«Нет, спасибо, я вообще не пью виски».

И Улла: «Нет, Аннерс, спасибо».

Он сидел и пил виски в одиночку, но не пьянел по-настоящему, а они тем временем изучали расписание, выясняя, когда лучше выехать, чтобы наверняка успеть, и в конце концов решили лечь спать: ведь надо как следует выспаться перед отъездом. И когда он без особой надежды потянулся к ней в постели: «По правде говоря, тебе не кажется, что ты не очень-то хорошо вел себя вечером?»

И чуть позже:

«Вот уж действительно дурацкая идея: ставить кровати так близко. Может же человек иметь право спокойно поспать».

«Конечно...» — ответил он, отвернулся к стене и рассматривал ее до тех пор, пока не почувствовал, что Улла уснула.

Права человека и зеленые стены спальни. Зеленые потому, что она так захотела.

Зеленый, холодный цвет. Не тот теплый, желтый, который выбрал он.

А утром несколько суматошных часов, когда они без конца проверяли содержимое чемоданов: не забыли ли чего? И: «Во сколько вылет?» И: «Куда же подевались эти проклятые таблетки от воздушной болезни?» И: «Аннерс! Отнеси-ка чемоданы в машину». А малышка все это время слонялась среди взрослых и жалобно похныкивала. Он не выдержал и попросил Уллу посмотреть, что с ребенком.

Она повернулась к нему с помадой в одной руке и щеткой для волос в другой и тяжело вздохнула:

«Господи, как это на тебя похоже!»

Будто он нарочно все это придумал, чтобы испортить ей настроение перед отъездом. Она окинула девочку беглым взглядом и объявила, что все в порядке. Просто когда-нибудь он замучит малышку своими нежностями.

А потом как-то внезапно — прощание. Теща нервничала, боясь опоздать, и никак не могла завести мотор. Сам он стоял с малышкой на руках, и Улла, усаживаясь в машину, медленно обернулась к нему:

«Так, ну ладно...»

Не уезжай от меня, Улла. Не уезжай от нас.

А с губ его между тем срывались бодрые и веселые слова: «Всего хорошего! Счастливо отдохнуть! Счастливого пути! Счастливо...»

Он не знал, чего бы еще пожелать, но в этом уже и нужды не было: из машины помахали на прощание рукой.

Малышка закашляла, и у него сразу же заболело в горле. Не слишком ли красные у нее щечки? Он поднялся и стал беспокойно расхаживать взад и вперед по комнате. Это наверняка вызвало бы раздражение и гнев Уллы, но становилось легче, когда он бродил по комнате и пощипывал бороду, иной раз вырывая волоски. Рассказывают же о людях, которые рвут на себе волосы, о психопатах, которые, замкнувшись в своем невыносимом одиночестве, сами себе наносят увечья.

Пора бы уже и врачу появиться — не меньше получаса, как он ему звонил, да и ехать сюда всего несколько минут. Может, позвонить еще? И снова почувствовать на себе испытующий взгляд Сусанны.

«Смотри не сломайся, Аннерс!»

— Не сломайся! Но ведь я-то уже почти сломался, совсем кончился! — Он выкрикнул это, испуганно замолчал и, услышав шум незнакомого автомобиля, поспешил в прихожую открыть дверь.

Врач торопился. У него было много вызовов. Он осмотрел девочку умело и быстро. Градусник, фонендоскоп, шпатель. Помыл руки, вытер их.

Дома у них к приходу врача всегда вешали чистое полотенце, неожиданно вспомнилось ему. Как правило, белое, с розами, махровое полотенце, которое потом слабо отдавало лекарствами.

Врач присел на стул и положил блокнот с бланками рецептов на колени — брюки у него были светло-серые. Он быстро водил ручкой по листу, потом вырвал его, — и все как будто одним движением. Затем поднял голову.

— Вот. Получите в аптеке, по чайной ложке три раза в день. Несколько дней в постели — и она будет здорова. Вы один с ней?

— Один, — глупо повторил он. — Нет, то есть...

— В любом случае проследите, чтобы она несколько дней не вставала. Если станет хуже, звоните.

Он хотел спросить, что значит «хуже», но врач уже поднялся, протягивая ему, рецепт.

— И пусть сразу же примет лекарство. И еще раз, вечером. До свидания!

— Видите ли в чем дело... — Он говорил быстро, прекрасно понимая, что поступает невежливо и задерживает врача. — Мне бы не хотелось оставлять ее одну.

Долю секунды врач смотрел на него, точно он сказал совершеннейшую чушь, а потом одним махом решил проблему.

— Ну, так пошлите кого-нибудь из этих молодых людей, которых у вас здесь предостаточно, все равно без толку слоняются да по дороге гоняют. Надеюсь, вы понимаете, что в один прекрасный день это плохо кончится?

— Да, — сказал он. — Но...

И конечно, же, не решился сказать постороннему занятому человеку, что, сколько бы их ни было в интернате, никто из этих молодых людей не захочет оказать ему услугу. В этом-то и суть.

— Безусловно, кто-нибудь съездит, — сказал врач. — Впрочем, дело ваше. Как мне выйти?

Он засуетился, провожая врача, а потом стоял с рецептом в руке, глядя вслед удалявшемуся автомобилю.

Может, Сусанну попросить? — подумал он. Или Фриду? Хотя она, наверно, ужин готовит.

А мгновение спустя: да нет, что за глупости, конечно же, любой из них поможет, раз уж малышка заболела, ведь это совсем другое дело.

И