кулички, пока ее отыщут. Да и вообще, не хотелось ему заходить в этот дом, нечего там делать, а то еще увидит кто-нибудь. И правда, ему-то что? Не его это дело, не его ребенок. И не лучше ли просто сесть на велосипед и спокойно поехать домой, что он, рехнулся, что ли? Клэс бы так и сделал и глазом не моргнул. И Микаэль, и другие тоже.

Ну почему всегда я? — раздраженно подумал он. Почему со мной всегда происходят такие истории?

Он смотрел на девочку так же беспомощно, как и она на него.

— Да, дрянь дело, — сказал он. — И зачем ты только сода притащилась?

Видимо, на этот раз тон его был помягче, потому что девочка вдруг перестала плакать, подошла к нему, взяла за руку и требовательно посмотрела прямо в глаза.

— Лена домой, — сказала она и кивнула.

Неизъяснимая нежность пронзила его, и он невольно улыбнулся.

— Тогда порядок, — сказал он с облегчением, укладывая пакет на багажник. — Садимся каждый на свой велосипед и едем домой.

Но не так-то все было просто: дорога к дому шла круто в гору, и ей самой на велосипеде наверх не взобраться. Да она ни малейшего интереса к своей машине и не выказывала. Одной рукой придерживая руль, другой он подтащил ее велосипед к себе и хотел усадить на него девочку, но она энергично затрясла головой, точно знать ничего не желала.

— Так как же тогда? — Он с отчаянием посмотрел на серую ленту дороги, отлого поднимавшейся к повороту. Последний участок пути до дома был еще круче.

— Велосипед, — сказала девочка.

— Но ты же не хочешь ехать.

Тогда она, запрыгав на месте, подняла вверх руки, и до него наконец дошло, что ей хочется на большой велосипед.

Он поднял девочку, поддерживая одной рукой за круглый животик, а другой — за маленькую попку, замер на секунду, неловко прижимая ребенка к себе и подпирая бедром велосипед. С каким-то удивительным чувством он держал в неуклюжих руках маленькое, теплое тельце и вдруг всем сердцем ощутил отчаянное, необъяснимое и вместе с тем давно знакомое желание обнять живое существо, крепко-крепко кого-нибудь обнять. Он осторожно посадил девочку на седло и улыбнулся ей.

Она повернула к нему сияющее личико и, пискнув от удовольствия, крепко схватилась за раму.

— Лена едет, — довольно сообщила она, напрочь забыв о своем трехколесном велосипеде.

— Ну вот, а работать мне приходится, — сказал он и потащил велосипед в гору.

Она совсем ничего не весит, с удивлением подумал он. И чуть погодя: такая пигалица.

Осторожно поддерживая ее одной рукой, чтобы она не соскользнула с седла, он тщательно объезжал неровные места.

Ах ты, безобразница, думал он с нежностью.

Миновав поворот, они увидели бегущего навстречу Аннерса. Запыхавшись, он остановился в шаге от них, с облегчением посмотрел на девочку, потом быстро на Тони, и глаза его снова медленно потемнели от испуга.

Что такое? — подумал он, заметив в глазах Аннерса немой страх, и, изготовившись к защите, крепко сжал руль. Он понял, что значит этот страх, и лицо его опалило зноем и сразу же обдало холодом.

Скотина! Все в нем кипело. Скотина! Скотина! Значит, вот что ты подумал. Так вот сразу, без разбора. Ну ясно, ведь от такого, как я, всего можно ожидать. От таких, как мы. Ишь, уставился — да я больше вообще никогда до нее не дотронусь. Я же твоей дочке проклятой ничего не сделал, а надо бы! Да, черт возьми, надо бы, ты этого стоишь! Что ты здесь выламываешься, ведь из-за вас-то мы такими и становимся, потому что вы вечно ждете от нас только плохого. Вам в голову не придет, что хоть раз, хоть один-единственный раз и мы способны сделать добро, а? Будто я только и думал, как обидеть эту пигалицу. Эх ты... Ты же все испортил...

Его охватило неодолимое желание бросить все: велосипед, ребенка, пакет — пусть себе падают — и уйти, но он еще сильнее стиснул руль и, с бешенством посмотрев в испуганные глаза стоявшего перед ним человека, увидел, как лицо его вновь изменилось и страх уступил место смущенной, виноватой улыбке.

— Лена едет, — радостно объявила малышка, и, взяв ребенка на руки, мужчина издал какой-то странный, непонятный звук. А потом прозвучали смущенные, слишком откровенные слова:

— Понимаешь, она — единственное, что у меня осталось.

— Ее велосипед там, на опушке, — быстро сказал он, стараясь побыстрее выпутаться из мучительно неловкого положения, в какое всегда попадал с легкой руки Аннерса, — а мне пора.

— Ладно. — Аннерс посадил ребенка на плечи. — Ну, а мы пошли за велосипедом. Знаешь, Тони, как-то так получается, не успеем мы с тобой встретиться — и тут же торопимся распрощаться.

— Не знаю, что ты имеешь в виду, — испуганно пробормотал он и от смущения поджал пальцы ног. — Ничего не знаю.

— Ну, тогда иди, тебя, наверно, давно ждут.

Он быстро зашагал, раздумывая, чем объяснить свое опоздание. Значит, так: в магазине было полно народу, а когда наконец подошла его очередь, нужные сигареты кончились и пришлось идти в табачную лавку. Потому он и задержался.

Так он шел, сочиняя правдоподобную историю, потом остановился и поймал себя на том, что стоит и смотрит им вслед. И на какое-то долгое, томительное мгновение ему почудилось, будто он сам был этими двумя удалявшимися людьми: мужчиной и ребенком, которому уютно с отцом. Он так ясно ощущал, что это его несут на плечах и что он сам несет на своих плечах ребенка, но в то же время сознавал себя настолько далеким от них, что у него перехватило горло,

— Папенькина дочка, — процедил он сквозь зубы, — и еще ты. Ты и твоя избалованная дочка.

6

Он думал, в кабинете никого нет, как обычно в послеобеденное время, но, ворвавшись в комнату, увидел Сусанну. Она встретила его полулюбезной, истинно профессиональной улыбкой, которую очень просто сменить любым другим, подходящим к данному случаю выражением лица.

— Мне только позвонить, — сказал он и отметил, что голос его прозвучал виновато, да и в походке,