- Значит, Дормидонт всё-таки, - хмыкнула Пелагея. – Ну да, домик у него мал, а детей четверо, старшему только десять лет сравнялось. И Лукерья его баба скандальная да сварливая, он по любому поводу из дома утекает.

Если дом невелик, а детей четверо, и все ещё маленькие, кто хочешь станет сварливым да скандальным, совсем неудивительно.

- А с Севостьяном они давно друзья, и ещё Севостьян с Прасковьей у Дормидонта с Лукерьей крёстные старших детей. Ну, повинились, и ладно, эти не пакостные, исподтишка гадить не станут. А ещё и отец Вольдемар их прижучит, мало не покажется. И ты тоже сходи к нему, побеседуй. Он поможет. Подскажет, кого о чём спросить-попросить, он лучше всех знает, у кого что есть, у кого самим недостаёт, а у кого в избытке.

Я думала, что к священнику пойду поутру, а пока всё было так хорошо – тихо, спокойно, можно допивать чай и ковырять ложечкой в мисочке брусники в меду. И тут мы услышали какие-то крики с улицы. Сначала невнятные, а потом очень даже разборчивые – кто-то во всю глотку орал «Пожар!».

Нас мгновенно вынесло наружу, и даже за калитку, я глянула в сторону шума – и увидела, как отчётливый язык пламени плеснулся наверх из моего двора.

12. В пламени

12. В пламени

Я сама не поняла, как подхватила юбки и побежала в горку. Потому что вот только ещё не хватало. Если сейчас мне тут всё нахер сожгут, то где я жить буду? А на солдат с горы и их генерала никакой надежды нет.

Прибежали не только мы, уже собралась небольшая толпа. Горело со стороны горы, там, где задний выход, кухня, лаборатория самогонщиков и вонючая кладовка. Пройти туда от Пелагеи можно было только через двор, а народ тянулся и снизу, откуда и мы, и сверху, где горело. Кто-то уже бодро покрикивал – нести воду, черпать, выливать.

Я ломанулась во двор, за мной Марья и Меланья.

- Куда ж ты, болезная, пусть мужики воду несут, - кричала мне вслед Пелагея.

Да какой там несут, они пока растележатся, всё уже и сгорит. Было страшно, но оказаться бездомной перед зимой, обречённой на вечную лежанку за печью, показалось ещё страшнее.

Горел сарайчик, в котором сохранились запасы сухих деревяшек. Горела пожелтевшая после заморозков трава вокруг него, огонь подбирался к бане и к пустому дровяному сараю. Горел забор с той стороны. Да и до дверей в дом оставалось совсем недалеко.

Мои руки взлетели всё равно что сами собой, меж них возникла водяная плюха, и я обрушила её на горящую траву. Дальше смогла подойти ближе к бане и дровяному сараю, и следующие плюхи полетели уже в них. Искры долетали до мокрых стен и с шипением гасли. А я всё ещё звала воду, и швыряла водяные шары туда и сюда, и главное – на крыльцо дома, на крышу над крыльцом, и в ворота, и в остатки кладовки тоже. До тех пор, пока ноги мои не затряслись и не подкосились, и я не рухнула в ту самую пожухлую, горелую и мокрую траву. Сидела и смотрела, и не могла пошевелиться.

Остатки кладовки догорали, крыша рухнула внутрь, кто-то с другой стороны выливал воду на забор. Что-то командовал отец Вольдемар – громко и отчётливо, но я всё слышала как сквозь пелену. А потом – потоки воды, из двух шлангов, точно в огонь, прямо так красиво, что глаз не отвести. Я даже и не задумалась, откуда тут вода в шланге, и шланг откуда, просто смотрела, как задавливают огонь, как он постепенно гаснет, как до меня доходит запах мокрой горелой древесины.

- Барыня-то где?

- Жива ли?

- Пелагея вроде тут была, так и барыня, поди, где-то рядом!

- А может она внутри оставалась?

- Не приведи господь!

- Да весь день она там крутилась, мыли что-то с ближней бабой своей!

- Идите кто-нибудь в дом, вдруг она там!

- Да вон же она, на земле сидит, мокрая вся.

- Поднимайте, чего сморите! Жива ли?

- Жива!

Меня подняли с двух сторон и попытались поставить на ноги, но это был дохлый номер – ноги не держали.

- Не трогайте, а? Без вас тошно, - пробормотала я.

Теперь, когда пожар потушили, и двор освещала только луна, видно сразу же стало плоховато. Нет, в целом я видела даже лучше, чем раньше, дома, меня не одолевала дальнозоркость, но сейчас резкость в глазах почему-то не наводилась.

- Варвара, отойди, не мешайся. Лукерья, и ты отойди. Мужики, только вас тут и не доставало, - собравшуюся вокруг меня толпу распихала Евдокия. – Нет у неё сил, не умеет она пока. Зато вон сколько потушила, молодец.

- Тоже ведьма что ль?

- Дурак ты, это называется – маг. У них там, в чужедалье, все маги.

- На кой им там столько магов сдалось?

- Господь так сотворил.

- А у нас почему не сотворил?

- А у нас тоже сотворил, просто так сотворил, что ты и взглянуть не захочешь, даже если и сможешь!

- А ну, тихо! – рыкнул отец Вольдемар, его громкий голос нельзя было перепутать ни с чем. – Женевьева, жива ли? Отзовись!

- Жива, - сказала я как могла громко, вышло так себе.

- Вот и славно, - он широко перекрестил меня и всех, кто оказался рядом, и принялся читать молитву, и к нему присоединились прочие стоящие вокруг.

А Дуня села рядом на мокрую траву, взяла мои руки в свои.

- Что ощущаешь? – спросила она меня.

- Слабость. Ноги трясутся. У меня так уже было, но сейчас намного сильнее, - говорила я, мне казалось – громко, а выходило – еле-еле.

- Глаза закрой. Дыши, - она держала мои руки, и казалось, будто через её ладони ко мне возвращаются силы.

Я послушно закрыла глаза, дышала, слушала – голоса вокруг, скрип каких-то деревянных частей чего-то, а потом – ветер. Налетел, завыл, зашумел кронами ближних деревьев, мне на голову сверху что-то посыпалось. Наверное, иголки от лиственницы, которая тут рядом растёт и чудом избежала огня.

- Считай, повезло,