– Вообще-то я думала, что мы подруги. – Мари озадаченно умолкла.

«Родинка» кивнул так, словно ее понимал. Еще минут пять он помучил Мари глупыми вопросами и отпустил. По нему было видно, что он не жаждет переквалифицировать дело. Перед уходом Мари успела разобрать в его бормотание: «отпечатки… лишь жертвы», «улик нет».

На душу словно повесили булыжник. В последний раз Мари видела Монику на балу в честь Хэллоуина, а сейчас узнала, что та намекала полиции на ее причастность к смерти Джорджи.

Мари закинула за спину рюкзак, но на занятие не вернулась. Вместо этого узнала у Айви номер комнаты Моники (та пыталась в мессенджере выпытать, зачем, но Мари проигнорировала ее сообщения) и направилась прямо к ней.

В комнате ни Моники, ни ее соседки не оказалось, поэтому Мари уселась прямо на ковролин и оперлась спиной о дверь. На этаже царила тишина, потому что почти все разбрелись по занятиям. Если кто и зависал у себя, то виду не показывал, и Мари с жадным наслаждением впитывала безмолвие. Долго ждать не пришлось.

Вскоре Мари услышала грузные шаги и разглядела в начале коридора Монику. Та была одета в темно-синий спортивный костюм, руки засунуты в карманы, спина ссутулена. Над ней не хватало мрачного облака с маленькими молниями. Глаза блестели на темнокожем лице, а склеры казались непозволительно белыми.

Мари не встала. Дождалась, пока Моника подойдет к комнате, но так и осталась сидеть на полу, скрестив ноги по-турецки. Внимательно посмотрела на Монику, но та поспешно отвела взгляд.

– Меня допросили.

– Видимо, недостаточно. – Моника таращилась на дверь над головой Мари.

– Ты ведь этого хотела?

– Тебя не касается, чего я хочу. И вообще, держись от меня подальше.

Мари медленно встала и закинула на плечо рюкзак:

– Тебе кто-нибудь говорил, что подслушивать плохо?

Моника не выдержала и впилась в Мари взглядом, но недолго. Через несколько секунд сломалась и закрыла глаза. Судорожный вздох выдал ее страх.

– А тебе говорили, что убивать плохо?

Мари поджала губы и пошла прочь, специально задев Монику плечом. Она не стала оправдываться. Она ни в чем не виновата. Она не убивала.

Не убивала?

Часы побежали друг за другом, словно играли в догонялки, и Мари сама не заметила, как пролетел почти месяц. Оставались последние дни осени перед зимой, и студенты постепенно начинали оживать и мечтать о рождественском бале. Смерть снова отступила в тень, и яркая, стрекочущая жизнь заставила позабыть о том, что она не бесконечна.

Поиски информации о Стихее вновь зашли в тупик, как и отношения с Моникой. Теперь она сторонилась не только Мари, но и Айви, от чего последняя постоянно злилась и порывалась оттаскать Монику за дреды.

Саму Мари оставили в покое. Ее ненавидела Джорджи, а остальные лишь поддерживали эту игру. Возможно, их даже забавляли кошки-мышки с новенькой. Теперь же игра потеряла вкус. Хотя Мари не покидало чувство, что это временно. Огненные девы затаились, но продолжали наблюдать, не позволяя Мари расслабиться.

В остальном жизнь словно застыла. Дело о смерти Джорджи закрыли как самоубийство. Полицию, конечно, смутил выбор столь специфического яда, но они понятия не имели, где покойная его взяла. Некоторые студенты отчислились, все-таки два «самоубийства» за один семестр не прошли бесследно для репутации университета. Но вице-канцлеру мисс Кэрролл удалось успокоить большинство родителей, и она продолжала занимать свой пост.

Казалось, что о приближающемся полнолунии помнит лишь Мари. И, наверное, Эллиот с Дейзи. Та ходила задумчивая, и если вдруг сталкивалась с Мари, спешила уйти прочь, словно пыталась сбежать от своей сути. А Эллиот… Он оставил попытки понравиться Мари, а она втайне даже от себя скучала по его шуткам и разговорам. И постоянно скользила взглядом по студентам, надеясь зацепиться за знакомый блондинистый ежик.

Вот так осень подошла к концу, и наступило первое декабря. Мари закутала шею кремовым кашемировым шарфом – одним из последних подарков мамы, и натянула на уши берет. Плюс пять ощущались как минус пять благодаря морозному ветру, который с легкостью находил малейшие щели в одежде.

Мари остановилась возле знакомого помоста. Чучело ведьмы из соломы трепыхалось, качалось из стороны в сторону, и казалось, вот-вот сбежит.

Начался четвертый месяц обучения в Вэйланде, а жизнь настолько запуталась в плотный клубок, что Мари отчаялась ее распутать.

Мама бы сказала: «Не все сразу, шаг за шагом». Однако Мари не знала, какой шаг будет следующим.

– Мисс Бэсфорд!

Она обернулась на знакомый голос и поняла, что скучала. Они виделись лишь на лекциях и практических занятиях, но Мари оставалась для него одной из студенток. Сердце словно стало пульсировать в груди, делая ее все шире и шире. Профессор Чейз ей не принадлежит. Он с Айви. Так Мари убеждала себя каждый вечер, когда подруга начинала расписывать украденные у жизни свидания с Уильямом.

– Холодно сегодня. – Вместо приветствия он потер руки и улыбнулся. Воротник драпового пальто стойко защищал Уильяма от порывов ветра, но темно-каштановые волосы беспокойно метались.

– Скоро первый день зимы. Вы, наверное, Айви ищете? – Мари старалась говорить спокойно, словно ее не касалось, с кем встречается Уильям. Кого он целует. И почему это не она?

Профессор поморщился, словно упоминание об Айви вызвало зубную боль:

– Я искал тебя, Мари.

В его устах ее имя звучало по-особенному тепло. Как будто она единственная для него.

– Долго думал и понял, что не могу просто ждать. – Он засунул руку за пазуху и достал желтый, цвета кости, конверт. – Это письмо, – он протянул его Мари, и она неуверенно взяла.

На лицевой стороне размашистым почерком была сделана надпись на незнакомом языке, в которой угадывались лишь имена: Георг и Николетта.

– Я не могу тебе объяснить, но хочу, чтобы ты его прочитала. И, возможно, вспомнила сама…

– Что вспомнила?

Но Уильям проигнорировал ее вопрос и прошептал слова, от которых Мари похолодела внутри:

– Я боюсь за тебя. Боюсь, что тебя используют ради мести. И хочу предостеречь.

Читать письмо, которое ей дал Уильям, в полнолуние было не лучшей идеей. Но в течение дня ей не давали остаться одной, и только ночью, когда Айви погрузилась в сон, Мари вытащила из-под подушки старинное письмо и при свете ночника принялась рассматривать витиеватый почерк, где буква ложилась к букве, так, словно письмо напечатали на компьютере. К нему прикладывался перевод на английском, иначе бы Мари вряд ли угадала бы даже язык оригинала.

«Милый Георг… Пишу тебе, чтобы предупредить. С тех пор как ты уехал, меня преследует гнилое чувство.