церковь, взял серебряный ларь с облатками, сам позвонил в малый колокол, не желая будить служку, и бодро-весело зашагал по дороге. В поле, на берегу Эндра наш добрый кюре видит ночного татя. Кто такой тать? Это святого Николая подопечный. А нельзя ли попонятнее? Ну это тот, кто ясно видит в темноте, набирается ума-разума, изучая со всех сторон чужие кошельки, и получает ученые степени на большой дороге. Теперь дошло? И вот этот тать ночной ждет-дожидается серебряного ларца, ибо знает ему цену.

— Ох-ох! — вздыхает кюре и кладет ларец на камень, что лежит на углу моста. — Стой, где стоишь, не двигайся.

Затем он подходит к вору, сбивает его с ног и вырывает у него палку с железным наконечником. Незадачливый злодей вскакивает и набрасывается на доброго пастыря, но тот всаживает палку точнехонько ему в пупок.

— Эх, где бы я был, положись я на Провидение!

Произнося сие богохульство посреди большой дороги на Саше, наш кюре лишь зря воздух сотряс, ибо обращено оно было не к Господу Богу, а к архиепископу Турскому, который не раз нашего кюре резко отчитывал, грозился отлучением и внушения ему делал при всем капитуле за то, что тот смел в проповедях своих утверждать, будто добрая жатва не от милости Божьей, а от добрых трудов и тяжкой работы, в общем, за речи, от которых так и несло костром. И то сказать, не прав был кюре, ибо дарам земным надобно и то и другое, но он умер в сем заблуждении, поелику никак не желал понять, что коли Богу угодно, то урожай пребудет и без людского пота. Истинность сей доктрины подтвердили ученые мужи, доказав, что во времена оны пшеница прекрасно произрастала безо всякого человеческого участия.

Не могу закончить повествование об этом образцовом пастыре, не напомнив еще раз о том, с каким рвением он в подражание святым делился с бедняками и бродягами всем, что имел, до последней рубахи. Однажды он верхом на муле возвращался в Азе из Тура, куда ездил на поклон к церковному судье. В двух шагах от Баллана повстречал он красавицу, которая плелась по дороге пешком, и весьма окручинился при виде женщины, бредущей, точно собака бездомная, да к тому же очевидно уставшей и нехотя переставлявшей ноги. Кюре тихонько свистнул, красавица обернулась и остановилась. Добрый пастырь, знавший толк в том, как не спугнуть птичку, и особливо птичку пригожую, столь любезно и приветливо предложил ей сесть позади него на мула, что девица, как водится, поколебавшись да посмущавшись, словно он предлагал ей что-то съесть или взять, согласилась. Овечка и пастырь устроились, и мул поскакал дальше своей обычной неспешной трусцой. Девица начала ерзать, сползать то туда, то сюда, так что, проехав Баллан, кюре сказал, что будет лучше, коли она за него ухватится. Красавица тут же несмело обняла своими пухлыми ручками нагрудник своего кавалера.

— Теперь не трясет? Вам удобно? — спросил кюре.

— Да, удобно. А вам?

— А мне и того лучше, — признался кюре.

Он и в самом деле чувствовал себя как нельзя лучше, а вскоре спина его разогрелась от двух выступов, кои терлись, терлись, да и прижались к его лопаткам, что было довольно огорчительно, поскольку место это было не слишком подходящим для столь добротного белого товара. Мало-помалу ритмичные движения осла привели в согласие внутренний жар обоих наездников, кровь в их жилах заструилась быстрее, оба принялись живее покачиваться в такт с ослом, и в конце концов славная девица и кюре подумали об одном и том же, а вот о чем тогда думал мул — неизвестно. Притершись друг к другу да пообвыкнув, наездники пришли в волнение, а потом охватили их обоих тайные желания.

— О, — промолвил кюре, обернувшись к своей спутнице, — смотрите, какая славная рощица, густая, частая…

— Она слишком близко к дороге, — возразила девица. — Или люди срубят ветки, или коровы оборвут молодые побеги.

— А вы не замужем? — спросил кюре, подстегнув мула.

— Нет, — отвечала она.

— И не были?

— Не была. Честное слово.

— Нехорошо. В ваши-то годы…

— Ну да, святой отец, но, видите ли, бедная девушка с ребенком на руках — скотинка хуже некуда.

Доброму кюре жаль стало милой простушки, и, помня, что каноны требуют, помимо всего прочего, чтобы пастыри наставляли своих овечек по части их обязанностей и повинностей в этой жизни, почел своим долгом просветить девицу насчет бремени, которое однажды непременно возляжет на плечи ее. Он ласково попросил девицу не пугаться и добавил, что коли она положится на его порядочность, то никто никогда не прознает о том, как они здесь и сейчас проверят, хороша ли она для замужества. Поелику от самого Баллана девушка только об этом и думала, а желание ее поддерживалось и прирастало от теплых покачиваний мула, то ответ ее был резок:

— Раз так, я слезаю.

Добрый кюре не сдавался. Он продолжал мягко уговаривать ее и улещать, и так они доехали до леса у азейской околицы, где девица пожелала сойти. Кюре помог ей, ибо ради продолжения спора ему надо было сесть верхом по-другому. Тут стыдливая девица убежала в чащу, на прощание крикнув:

— Ну, злодей, теперь ты меня не поймаешь.

Мул остановился на зеленом лужке, а девица в траве запуталась и покраснела. Кюре приблизился к ней, и понеже к мессе он уже отзвонил, то решил ее отслужить, и оба вкусили от райского блаженства. Кюре всем сердцем желал просветить девицу как следует, и он нашел свою новообращенную весьма податливой и столь же нежной в душе, как и ее кожа — подлинное сокровище. Однако он был весьма удручен тем, что близость Азе вынуждала его сократить урок, хотя славный наставник был бы не прочь, подобно всем учителям, повторить пройденное со своей ученицей.

— Эх, милая, — вскричал славный добряк, — отчего же ты все юлила да супротивничала, для чего мы пришли к согласию лишь у самого Азе?

— Ах, — вздохнула она. — Да ведь я-то из Баллана.

Не желая злоупотреблять вниманием вашим, скажу, что, когда этот добрый пастырь преставился, собрался весь его приход, и старые и малые, и все до единого лили слезы в печали, горе и скорби, и жаловались:

— Ах, мы потеряли отца.

А девицы, вдовы, замужние женщины и совсем еще девчонки переглядывались между собой, оплакивали его, точно лучшего друга, и повторяли:

— Он был больше чем кюре, он